Альберт Пиньоль - В пьянящей тишине

— Здравствуйте, Батис. Вы меня помните? — сказал я. — Я хотел с вами поговорить. Ведь мы как-никак соседи. Необычное соседство, вы согласны?

— Если подойдёте ближе — стреляю.

Мой опыт подсказывал мне, что, когда один человек собирается убить другого, он ему не угрожает, и что когда один человек угрожает другому, то не собирается его убивать.

— Будьте благоразумны, Батис, — настаивал я. — Скажите что-нибудь более любезное.

Он не отвечал, продолжая целиться в меня с балкона.

— Когда кончается ваш контракт? — спросил я, чтобы не молчать. — Скоро приедет смена?

— Я вас убью.

Мне также было ясно, что если человек не хочет говорить, только пытка может развязать ему язык. А мне не хотелось никого пытать. Я пожал плечами и медленно пошёл прочь. У кромки леса я оглянулся: Батис по-прежнему стоял на балконе, раздвинув ноги и сохраняя стойку альпийского стрелка. Даже левый глаз его был зажмурен.

Остаток дня прошёл как обычно. Я закончил уборку в доме. Меня вдруг охватило странное чувство. Я прикусил нижнюю губу до крови, не сознавая, что делаю. Потом откупорил бочонок с коньяком, полностью отдавая себе в этом отчёт. Наполовину пьяный, наполовину трезвый, наполовину грустный и наполовину весёлый, я развёл огонь в камине. Курил и кидал окурки в огонь. Немало поэтов воспели тоску по родине. Я никогда не был ценителем поэзии. Мне кажется, что боль — это состояние, которое предшествует языку, а потому всякая попытка выразить её обречена на провал. А кроме того, у меня не было родины.

Я питал свои мысли молоком меланхолии, пока не наступила темнота. В этих краях ночь не предупреждает о своём приходе, она нападает сразу и празднует победу. Внезапный испуг: полутьма моего жилища вдруг осветилась вспышкой яркого белого света, который тут же потух. Это маяк. Батис включил огни, и сноп света начал вычерчивать свои круги, каждый раз выхватывая из темноты мою комнату. Одно было непонятно. Луч попадал прямо в окна. Это означало, что угол его падения был очень мал, а потому для кораблей в открытом море никакого проку от него не было. „Какой дикий человек“, — подумал я. Возможно, он приехал на остров в поисках одиночества. Но его поведение в этих условиях было за пределами нормального. С моей точки зрения, подлинное одиночество — это внутреннее состояние, и оно отнюдь не исключает любезности по отношению к тем, кто волею случая оказался с тобой рядом. Он же, напротив, относился ко всем людям как к прокажённым. Как бы то ни было, в тот момент странности Батиса меня мало интересовали.

Я помню, что зажёг керосиновую лампу, сел за стол и принялся составлять распорядок дня. До сих пор вижу перед собой эту картину. В глубине — камин, я за письменным столом на противоположном конце помещения. Справа от меня входная дверь и моя койка, очень похожая на корабельную. С другой стороны у стены — ящики и сундуки, порядок во всём. Вдруг издалека послышались какие-то тихие шорохи. Это напоминало немного стук козьих копыт, когда стадо проходит где-то вдали. Сначала я принял звуки за шум дождя — так падают крупные редкие капли. Я встал со своего места и подошёл к окну. Дождя не было. Полная луна рассыпала свои блёстки по морской глади. Её лучи освещали ветви, воткнутые в песок пляжа. Их можно было принять за застывшие конечности людей, а вся композиция наводила на мысли об окаменевшем лесе. Но дождя не было. Я не придал этому никакого значения и снова сел за стол. И тут я увидел это. Это. Помню, мне подумалось, что помутившийся рассудок играет со мной злую шутку.

В нижней части двери был сделан лаз для кошки. Круглое отверстие прикрывала подъёмная дверца. Через неё в комнату медленно просовывалась рука. До самого плеча, длиннющая, не прикрытая никакой одеждой. Она двигалась судорожно, точно пыталась нащупать что-то. Может быть, затвор двери? Она не была похожа на руку человека. Несмотря на тусклый свет керосиновой лампы и огня в очаге, я смог разглядеть, что локоть образовывали три косточки, более мелкие и заострённые, чем наши. Ни грамма жира, одни мышцы, акулья кожа. Но ужасней всего была кисть этой руки. Пальцы соединяла перепонка, которая доходила почти до ногтей.

Первое оцепенение сменилось волной паники. Я завопил от ужаса и вскочил со стула. На мой крик откликнулся хор голосов. Они слышались со всех сторон. Какие-то существа окружали дом и кричали странными голосами, в которых смешивались рёв бегемота и смех гиены. Я испытывал страх, который мне самому казался невероятным. Сам не понимая, что делаю, я посмотрел в другое окно.