Бенджамин Саэнс - Я пел прошлой ночью для монстра

— Спой мне ее, — прошептал я, глядя прямо в глаза Рафаэлю.

Наверное, Рафаэль увидел что-то в моих глазах. Или, может, услышал что-то в моем голосе. Он спел ее мне…

Рафаэль был похож на ангела. Мне вспомнился тот день, когда мистер Гарсия играл для меня на трубе. Я ничего не слышал прекраснее той мелодии. До этого времени. И я понял, что Рафаэль нашел способ укрощения своего монстра.

В это мгновение я понял, что Рафаэль уйдет.

Я хотел удержать его.

Хотел, чтобы он остался рядом навсегда.

Хотел, чтобы он научил меня петь эту песню.

Как можно жить, не умея петь?

Мне не спалось.

Рафаэль только что отвел Эмита обратно в постель. Тот лунатил так же, как Шарки. Рафаэль, и правда, как сторожевая собака. Он страж нашей кабинки номер девять.

Я перебирал в голове перечень того, из-за чего волнуюсь и переживаю. Я волнуюсь о Шарки. Волнуюсь, что он не справится с собой. Волнуюсь о себе, о том, что буду делать без Рафаэля. Я слышал, как после ужина он говорил по телефону. Не знаю, с кем он говорил, но слышал, как он сказал, что вернется домой где-то через неделю или около того. Домой . Странное слово. Я не думал о нем долгое время.

Мне вдруг пришло на ум: Адам знает, что случилось со мной. Он знает, как я сюда попал. Так почему он мне просто об этом не скажет?

Я уже знаю ответ на этот вопрос.

Я борюсь сам с собой, я это знаю. Одну минуту я хочу всё вспомнить, в другую — хочу жить в стране забвения. Одну минуту я хочу чувствовать, в другую — не хочу чувствовать ничего и никогда. Одну минуту я хочу научиться петь, в другую — хочу возненавидеть Рафаэля за то, что он заставил меня вспомнить о том, что в мире есть песни.

Я сам себя свожу с ума.

Живу между днем и ночью.

Хочу двигаться дальше и хочу застыть на месте.

Хочу спать и хочу бодрствовать одновременно.

Хочу, чтобы меня любили, и хочу, чтобы меня оставили в покое.

Я знаю, что мне становится лучше, потому что теперь я могу называть вещи своими именами. Могу найти себе место на карте мира. Могу. Я могу говорить с собой о себе. Могу быть честным в отношении множества вещей. Но я не хочу думать о маме, отце и брате.

Я знаю, что случилось что-то плохое.

Думаю, что воспоминания на самом деле могут убить.

Я проснулся. Посмотрел на часы. Встал и включил настольную лампу. Достал альбом для рисования. Я ничего не рисовал с того самого времени, как оказался здесь. Не знаю почему, но мне нужно было сейчас что-то нарисовать. Нужно, иначе я умру. Я просто знаю, что умру.

Вернувшаяся тревожность душила меня. Я не мог дышать. Рисуя, я смогу сделать вдох.

Я рисовал. Карандаш скользил по белому листу. Теперь я видел, что именно рисую.

Я будто наблюдал за собой со стороны, вне своего собственного тела. Моя рука сама собой двигалась по бумаге.

Я рисовал. И вспоминал.

Утром я проснулся от того, что кто-то тряс меня за плечо.

— Пора вставать, Закария, — услышал я голос Рафаэля, но веки не разлепил.

— У меня нет сил.

— Вставай.

— На черта? Я лучше посплю.

— Никаких посплю. Давай вставай. Прими душ.

Этот парень не отстанет.

— Ладно, — сказал я. — И иди ты на хуй.

— Милый ротик. Очень милый ротик.

— Я серьезно, Рафаль. Иди на хуй. Почему ты не сказал мне, что уходишь? — Я сел в постели.

Рафаэль не ответил на мой вопрос.

— Проснулся наконец? — лишь спросил он.

— Я думал, мы друзья.

— Мы друзья, Зак. — Сцепив пальцы, он постучал костяшками одной руки о другую. Иногда он делает так. — Пришло время, Зак. Я думал, ты знал. Я здесь уже пятьдесят восемь дней. — Он улыбнулся мне — по этой улыбке было не понять, что она означает. — Пятьдесят восемь гребаных дней.

— Милый ротик, — заметил я.

— Да уж. Слушай, Зак, пора вставать.

— Ты должен был сказать мне, что уходишь.

— Это не было секретом, Зак.

— Иди ты.

— Прими душ, мальчик.

— Не называй меня мальчиком. И иди на хуй.