Бенджамин Саэнс - Я пел прошлой ночью для монстра

Однажды он подписал под моим сочинением: «Зак, это замечательная работа. Иногда ты потрясаешь меня до глубины души. Я хотел бы поговорить с тобой после уроков. Сможешь ко мне заглянуть?» Так что после уроков я направил стопы в его кабинет. Когда я вошел, он мерил шагами класс, держа в руке книгу — наверняка заучивал новую поэму. Он улыбнулся, словно радуясь встрече со мной, и я сразу разнервничался.

— Садись, — указал он на свой стол.

— Сюда? — удивился я.

Он кивнул.

— Да. Удобное место, как думаешь, Зак?

Я и уселся за его стол, как какой-нибудь учитель.

— Ну и как тебе?

— Нормально. Странновато, но ничего так.

— Может быть, ты когда-нибудь захочешь сидеть на этом месте. Учить детей поэзии и прозе. Зачитывать им поэмы и романы. Как тебе такая мысль? — улыбнулся он.

Он часто улыбался, мне от этого даже изредка становилось не по себе — слишком непривычно видеть такого улыбчивого человека. Особенно взрослого. А мистер Гарсия, несмотря на молодость, все-таки был уже взрослым.

Довольно странно видеть такого человека. Жизнь — дерьмо. Он что, не в курсе? Может этот парень — ошибка природы? Слушайте, ну не имеет права мужик быть настолько простодушным. А он вдруг ни с того ни с сего говорит, взглянув на меня:

— Тебе кто-нибудь говорил, что ты выдающийся ребенок, Зак?

Выдающийся? Этот парень не переставал шокировать меня. Что он ожидал услышать в ответ?

— Не любишь, когда тебя хвалят?

— Да нет, нормально к этому отношусь.

Он кивнул, посмотрев на меня.

— Нормально, — повторил он с полуулыбкой. — Нормально. — И опять отчебучил: — Ты написал потрясающее сочинение.

— Нормальное.

— Лучше, чем нормальное. Кажется, я использовал слово «потрясающее».

Он подошел к доске и вывел его на ней мелом. Учитель — всегда и во всем.

Я уставился на это слово. Оно никак не относилось ко мне, но я не собирался спорить об этом, поэтому просто согласился:

— Как скажете.

Он покачал головой и улыбнулся.

— Знаешь что? Ты мне нравишься, Зак. Это нормально ? Ты не против?

Подумаешь, удивил. Этому парню все нравятся. Как он выживает вообще, любя такое количество народу? В мире всего ничего людей, которые действительно заслуживают любви.

— Да нет, — ответил я.

— Это хорошо. Ты любишь музыку?

— Да.

— Хочешь кое-что послушать?

— Угу.

Он подошел к шкафу и достал из футляра трубу. Дунул в нее, ну, знаете, будто прочищая. Пробежал пальцами по вентилям, сыграл несколько нот. Спросил:

— Готов, Зак?

И начал играть. О, этот парень умеет играть. Он играл нежную, красивую мелодию. Никогда не думал, что труба может ласково шептать. Я не мог оторвать взгляда от его пальцев. Мне хотелось, чтобы он играл вечно. Это было прекрасней любой поэмы, зачитываемой им на уроках. Все вокруг стихло и замерло, и не осталось ничего, кроме этой мелодии — нежной, бархатной и восхитительной, легкой и воздушной как ветерок, шелестящий в листве деревьев. Весь мир исчез, и мне хотелось навсегда остаться в этом неподвижном безмолвии. Я не знал, что делать и что говорить. Я блаженствовал. Серьезно. Блаженствовал, но вместе с тем мое сердце рвалось на части.

— Как тебе? — Мистер Гарсия снова улыбался.

Он был похож на ангела. Правда. И от этой мысли мне стало неуютно — я не знал, что думать о себе, с такими мыслями в голове.

— Лучше, чем нормально.

— Лучше, чем нормально? Ого. Это самое приятное, что я услышал за весь день.

Мистер Гарсия всего лишь пытался общаться со мной, но меня это приводило ужас. Мне невыносимо хотелось сбежать. Он был нормальным, а я не был. Я не знаю… я просто чувствовал то, что мне не нравилось чувствовать. Я оцепенело наблюдал, как он убирает трубу в футляр.

— Если ты захочешь послушать эту мелодию…

— Я понял, — оборвал я его. Мне нужно было к чертям бежать отсюда. Нужно.

Мы пожали руки, прямо как старые приятели. Кивнули друг другу.

Уже направившись к двери, я услышал:

— Ты иногда грустишь, Зак. Если ты захочешь когда-нибудь об этом поговорить, то знаешь, где меня найти.

Мое сердце вспугнутой колибри колотилось в груди, ладони вспотели, желудок сокращался в болезненных спазмах. Я добежал до ближайшего туалета, где меня вырвало. Боже, я разваливался по частям. Перед глазами стоял мистер Гарсия со своим дружелюбным лицом, черными глазами, волосами, руками. Что он творил с моей головой?

Я плакал всю дорогу домой. Я просто, черт, я не знаю… я просто плакал.

Придя домой, я бросился на поиски бутылок отца. Найти их было несложно — он прятал их по всему дому, и я знал, где он хранит все свои заначки. У меня это было что-то вроде хобби — находить спрятанные им бутылки. Своеобразный вариант поиска пасхальных яиц. В моем доме «Пасха» никогда не кончалась.