Роман Дих - Песни с темной стороны

Белый треугольник поднимается над моей душой и над всем миром, мой верный защитник, оберегающий от…

…о, геометрия нашего сознания, с её правильными формами и идеальными гранями, — насмешливо думаю я сквозь сон, — наука, подобно всем точным наукам стремящаяся впихнуть в мир и в души, и установить как данность то, что туда меньше всего можно подогнать и впихнуть…

Нет, сынок, никакой тяги друг к другу у здоровых физически и психически матери и сына нет и быть не может! Старый мазохист Фрейд, чьё собственное сознание крутилось вокруг члена, своего или в особенности чужого, мнящий себя божеством психоанализа, а на деле — расшатывающий «шкаф со скелетами» того, кто имел несчастье ему довериться. Нет, не вытряхивающий эти «скелеты» из «шкафа», нет. Зигмунд заставлял их ещё более громыхать костями, доставляя лишние мучения обладателю «шкафа», тому несчастному, что пытался воспользоваться помощью этого извращенца и его последователей! Никакого, — говорю тебе мысленно, — никакого Эдипова комплекса, я уверена, у тебя нет… Нет, сынок, даже когда ты бежишь ранним утром в ванную мыться, возможно, после поллюции, оттого так быстро, или чем уж ты там занимался в предутренний час в своей комнате, в проёме двери мелькает долговязый силуэт восемнадцатилетнего, ещё нескладного парня в одних трусах… Но, у меня, твоей мамы, нестарой, привлекательной, говорят, и интеллигентной женщины, не возникало, (полагала я) ни капли женского желания, что одинокую женщину преследует иногда неосознанно при взгляде на любого мужчину. Так именно можно охарактеризовать женское одиночество, когда пальца недостаточно, когда так хочется мужика, хоть самого никчёмного, чтобы парой толчков своих полупьяных доставил секунду наслаждения, пусть он потом отвалится от тебя и захрапит на всю квартиру, а ты будешь «догоняться» вручную. Нет, сынок, всё что угодно, но, не возжелание тебя, моего сына. Инцест — это вопреки всем, не только религиозным канонам. Нет, это вопреки самому естеству человеческому, и моё сознание твёрдо в этом уверено, и белый треугольник морально-этических норм в нём незыблемой скалой прикрывает вход в подсознательную область, я явственно вижу. А оттуда временами доносятся шорохи и смех, но я не обращаю внимания, или стараюсь делать вид…

Когда ты в дом приводишь свою… Свою девочку, сынок, и знакомишь нас, я зову тебя на кухню, закуриваю нервно, а тебе наливаю водки, и ты одним махом выпиваешь и тянешься за ломтиком салями, и я говорю тебе: «Дурачок, каждый мужик свою жену в дом заводит, ты молодой, ты хочешь, вы молодые, трахайтесь, по-простому говоря, или плодитесь и размножайтесь, как Творец сказал!» — и я прикуриваю новую сигарету, потому что сама… Ты смотришь на меня влажными оленьими глазами — глазами твоего отца, он так же смотрел, когда его струя била в моё лоно… И я не могу, в эти минуты я честно смотрю себе самой в глаза…

И, слыша каждую ночь теперь — ты привёл, привёл эту молоденькую в нашу квартиру, я с трудом сдерживаю желание своей руки скользнуть ТУДА, и лихорадочно пытаюсь уснуть… Каждое утро я с вами встречаюсь, словно ни в чём не бывало, каждую ночь мне тяжелее и тяжелее.

А как — то ты в выходной убегаешь, ты, как многие студенты из небогатых семей, как вот наша с тобой, подрабатываешь в закусочной по выходным, и я, твоя мама одобряю это — настоящий будущий кормилец своей будущей семьи, как это мило!

И вот мы с Людой твоей готовим тебе обед — любимые тобой фаршированные перцы. И Людка вдруг говорит, потупившись: «Ох, а знаете?» — и я уже, уже знаю, а Людка, sancta simplicitas, продолжает, ибо не ведает, что творит: «Он, когда он…» (мы немного вина с ней выпили, и от вина у Люды твоей развязывается язык, к добру ли, к худу ли…) «Он когда…» — Люда замолкает, смущённая вконец, и я, уже знающая, чующая, про что она, её начинаю ненавязчиво подбадривать: «Ну, что он?… Он?…» и саму её подталкиваю — «Неужто что-то про меня?»

Людка, от вина раскрасневшаяся, вдруг одним духом выпаливает: «Да кончает когда, он ваше имя произносит!.. шёпотом» — и она замолкает смущённо, а во мне всё разом рушится, и в сознании восстаёт тот триждыёбаный белый треугольник, мой ментальный символ защиты, видно с рождения кем-то в меня заложенный образ моего внутреннего блюстителя чистоты и канонов.

И я наливаю Людке русской горькой, как недавно своему… сыну наливала, у Людки глаза соловеют разом.