William Burroughs - Джанки. Исповедь неисправимого наркомана

Среди наших покупателей был и Старый Барт. Каждый день он брал по несколько пакетиков на комиссию. Его клиентов я не знал, да и не забивал себе этим голову, зная, что Барту вполне можно доверять. Если бы ему шили дело, единственное, на что могли рассчитывать агенты – это признание собственной вины. Да и какой смысл рассуждать – человек тридцать лет сидел на джанке и прекрасно знал, чем занимается.

Когда я пришёл в кафетерий, где забивалась стрелка, они уже сидели там за столиком – Билл, чью хрупкую фигуру облегало очередное чужое пальто и Старый Барт, выглядевший как заурядный неприметный оборванец, с задумчивым видом макавший пончик в кофе. Билл сообщил мне, что успел разобраться с Иззи и на сегодня можно уже сворачиваться. Я выдал Барту десять пакетиков на продажу и, взяв такси, отправился вместе с Биллом ко мне. Вмазавшись по приезде, пересчитали дневную выручку, отложив в сторону 90 долларов на следующую четверть унции.

После укола на лице Билла проступал легкий румянец, и он становился необычайно жеманным, даже кокетливым. Зрелище, доложу вам, самое отвратное. Помню, однажды он рассказал мне про педрилу, который до него домогался, предлагая за сеанс аж двадцать долларов. Билл отказал, холодно заметив: «За такие деньги ты и хорошую блядь снимешь, не то, что меня. Глядишь, и удовлетворишься». Изложив это, он ощупал свои костлявые бедра и пропищал: «Да, видел бы ты меня в неглиже. Я такая милашка…»

Одна из наиболее противных фишек Билла заключалась в наиподробнейшем отчёте о состоянии своего желудка.

– Так иногда хреново, – говорил он, – что суешь два пальца поглубже и блюешь до желчи. Блюешь, как детей рожаешь. Просто нестерпимая боль.

– Послушай, – прерывал я его излияния, – этот поставщик продолжает нас наебывать. Разбодяжив вчера последнюю партию, я получил только восемьдесят пакетиков.

– Да ладно, не слишком-то губу раскатывай. А вот, если бы я сейчас пошёл в больницу и мне там сделали хорошую клизму! Да ведь, гады, ничего не сделают, пока не пройдешь полное обследование… Чего я, по понятным причинам, сделать не смогу. А продержат там, по меньшей мере, сутки. Я говорил им: «Вы же вроде считаетесь больницей. Ну и вот, я пришёл к вам, больной, помогите, в конце концов. Почему бы просто, без лишних разговоров, не вызвать санитара и не вставить мне…

И тут его понесло… Когда люди начинают пиздить о своих желудочнокишечных заворотах и наворотах, они столь же маловосприимчивы и неумолимы, как и те процессы, которые они описывают.

В течение нескольких недель ничего не менялось. Постепенно, один за другим, на меня стали выходить знакомые Ника. Посредничество Ника, его право первой пробы с пакетика, всех их достало. Что за выводок! Нищие, педерасты, мелкое жулье, стукачи, бродяги, нерасположенные работать, неспособные воровать, почти всегда безденежные, вечно вымаливающие в кредит. И во всей этой кодле не найдется ни одного человека, который не спасует и не распустит язык, если в один прекрасный день некто расквасит ему губу и вкрадчиво пронизывающе спросит: «Где ты это достал?»

Худшим из худших в этой клоаке был Джин Дули, маленький сухопарый ирландец с манерами гибрида между педиком и сутенером. Стукач до мозга костей. Вероятно он всю жизнь копался в грязном человеческом белье в поисках компромата, ставя затем в известность представителей закона – его руки всегда были в дерьме: Это он торопливо пробирался сквозь толпу в штабы «Чёрных и Коричневых» (Black and Tans) во время ирландских волнений, одетый в грязную серую тогу, закладывал христиан, давал информацию Гестапо и ГПУ, сидя в кафетерии докладывал нарко-агенту. И всё время перед тобой одно и тоже вытянутое крысиное личико, потрёпанная, вышедшая из моды одежда, дрожащий, пронзительный голос.

Из всего, что было связано с ним, самым невыносимым был его голос. Пробирало аж до корней волос. Именно этот голос впервые известил меня о факте существования его владельца. Не успел Ник переступить порог моей комнаты, как затрещал зуммер и меня позвали в холл к телефону.

– Меня зовут Джин Дули, – представился голос. – Я жду Ника, и жду уже очень давно.

На «очень давно» тембр его голоса подскочил вверх, сбившись на пронзительный, раздражающий скулеж.

– Да, он сейчас здесь, – сказал я, – думаю, ждать тебе осталось совсем недолго, – и повесил трубку.

На следующий день Дули позвонил снова.

– Слушай, я тут оказался поблизости. Не возражаешь, если зайду? Лучше, чтоб я пересекся с тобой без свидетелей.