Джеймс Ваддингтон - Хуже некуда

Хотя нет, он был совершенно прав, тот юный парень, что надумал сделаться велогонщиком, покинул деревню и поманил меня за собой — о нет, не Акил Саенц, а простой селянин, который тоже кое-чего достиг за счет огромного самообладания и тактических умений. Я по сей день прекрасно помню его.

Понимаете, к чему все это? Мне кажется, близость неразлучна со смехом. Только очень, очень глубоким. Бывает такой, идущий прямо из живота. Но секс — это хохот, зарождающийся еще ниже. Ведь как мы смеемся? Говорим: «Ха-ха-ха» — и все? Ну нет. Если это по-настоящему, то мы задерживаем дыхание, и каждый вздох приходится проталкивать вовнутрь, в глубину, туда, пониже живота, и потом выпускать наружу, и снова задерживать, и снова выпускать. Похоже на оргазм, да?

А вот близость с Акилом никогда не значит хохот. Нет, я не жалуюсь, все у нас чудесно. Великолепно. Потрясающе. Напрягая каждую жилку, мы поднимаемся на крутые вершины, а затем наступает триумф — сумасшедший, головокружительный спуск. Но в нашей любви нет места крокусам, ей незнакомы ласковые шутки. Иногда я думаю, каким будет мое последнее воспоминание страсти, когда я стану совсем, совсем седой и неприступные вершины растают во мгле за горизонтом, а лето, как и прежде, рассыплет под ногами желтые цветы?

Надеюсь, читатель простит меня за нескромно разделенное признание. Поверьте, я не желал никого очернить.

— А почему бы вам не спросить антрополога? — говорит козопас.

Я стою посреди древней дороги, уводящей на склоны Сьерра-Морены. Громадные булыжники наполовину погребены под бурой кварцевой пылью. Мой «лендровер дефендер» припаркован у широкого колодца, окруженного низкой каменной стеной. Головастики с маленькими ножками поднимаются на поверхность подышать. Какие крупные, почти с куриное яйцо. Грязновато-зеленые рты впиваются в гладь воды. Наши глаза встречаются.

Странно, лягушке здесь нипочем не выжить. Может быть, это особенный вид и вся их жизнь проходит в колодце? Разве что подземные каналы ведут куда-то еще, вдаль?

На обратном пути мое внимание привлекла каменная стена. Машина бесшумно встала. Белый ветер заглушил шипящее радио, зато принес тихий звон козьих колокольчиков из оливковой рощи. Вскоре навстречу мне вышел пастух с овчаркой. Расспросив его о здоровье, о стаде, я как бы ненароком завела разговор о братьях Сото, и тут он выдал свое предположение.

Что-то новенькое.

— Какого антрополога?

— Того, что прилетал на геликоптере.

— Геликоптере?

— Летательном аппарате вроде аэроплана, только с пропеллером вместо крыльев. Иными словами, крыло расположено на крыше кабины, похоже на тележное колесо и постоянно крутится. На хвосте размещен другой пропеллер, повернутый вертикально. Он позволяет регулировать вращательное движение первого. Вертолету не требуется длинной посадочной полосы, вследствие чего…

— Нет-нет, я знаю, что такое вертолет. Расскажите лучше про антрополога.

— Так он представился. По профессии. Мне и этого хватило. Козы его совсем не интересовали. Полагаю, главным образом его заботили старинные предания.

— Он прилетел один?

— О да.

— Испанец?

— Явно не местный, хотя… с другой стороны, — старик обвел взглядом безлюдные величественные скалы, — с местными у нас тут негусто. Но я понимал каждое слово.

— Он хотел услышать старинные предания?

— Именно.

— И вы рассказали о братьях Сото?

— Среди многого прочего.

— Но эту историю тоже. Можно и мне послушать?

Мы пошли по красному песку в оливковую рощу. В кронах могучих серых деревьев играли солнечные блики, время от времени рядом позвякивали колокольчики, горячий ветер отдавал козьим духом, негромко жужжали мухи над спящей собакой, и старик поведал мне о братьях-висельниках из Вента-Кемады.

Забираясь обратно в «лендровер», я спросила, не припомнит ли мой собеседник регистрационный номер вертолета.

— Все таблички были замазаны. Я еще подумал: как необычно для антрополога.

— А что, они к вам часто наведываются?

Губы пастуха тронула кроткая улыбка.

— Я хотел сказать, подобная предосторожность ближе преступнику или шпиону. Так или иначе, на глаза мне попалась грозная надпись, предупреждавшая от неосмотрительного обращения с техническими внутренностями геликоптера. И это не были слова, присущие речи златоустого Лопе де Вега или же пламенного Шекспира.