Хантер Томпсон - Проклятие Гавайев

Журналистика – это билет на аттракцион, в ходе которого тебя вовлекают в те новости, которые другие смотрят по ТВ – что приятно, но аренду этим не оплатишь, а тот, кто не в состоянии оплатить аренду в восьмидесятые, неминуемо попадает в переплет. Мы переживаем крайне гадкое десятилетие, Дарвиновский бестиарий, который не несет ничего хорошего вольным каменщикам.

В самом деле. Настал час писать – или даже снимать кино – для тех, кто способен сохранять каменное лицо. Потому что тут водятся денежки; в журналистике – нет.

Но деятельность бурлит, и на нее легко подсесть. Заманчиво знать, что ты всегда можешь набрать номер и отправиться куда угодно – при оплате за 24 часа и, особенно, если за чужой счет.

Вот что мы упускаем: не деньги – активность; именно поэтому я все же уломал Ральфа вырулить из его замка в Кенте для поездки на Гавайи, чтобы взглянуть на этот странный, неизведанный феномен под названием «бег». Настоящего повода не было; просто я почувствовал, что пора куда-то вырваться… разозлись и настройся… езжай на Гавайи под Рождество.

Мы слились из Гонолулу на следующий день, опережая шторм, из-за которого закрыли аэропорт и отменили турниры серфингистов на северном побережье. Ральф ополоумел от боли в спине и погоды, но Уилбур убедил его, что Кона – место солнечное и уютное.

Дома были подготовлены, и агент, мистер Хим, должен был встретить нас в аэропорту. Дядя Джон обещал приехать навестить нас с семьей через несколько дней. Между тем, загорай и ныряй прямо перед домом, где море мирное, как озеро.

Ну-ну. Я был к этому готов – и даже Ральф разволновался в предвкушении. Непрекращающийся дождь в Гонолулу надпомил его дух, а рана в спине все не заживала.

– У тебя нездоровый вид, – сказал я, когда он плелся ко входу в аэропорт с гигантской печатной машинкой IBM, украденной из отеля.

– Я болен, – заорал он, – мое тело гниет. Слава Богу, мы едем в Кону. Мне нужен отдых. Я должен увидеть солнце.

– Не волнуйся, Ральф, – успокоил я, – Уилбур все устроит.

Так я тогда полагал. Ему не было резона лгать, во всяком случае, очевидного.

Это было… как будто корабли невзначай вторглись в их жизнь в самую кульминацию, катарсис, изменивший их судьбу. С полинезийским возбуждением моряки были уже хорошо знакомы. В этой бухте целый народ, казалось, находится на грани массового помешательства…

Каноэ привел шлюпку Кука в деревню Килакекуа на востоке бухты. Как только они причалили, и Кук сошел на берег, все моряки ощутили контраст между нынешней тишиной и бедламом, окружавшим корабли. Они также ощутили, что атмосфера намного отличалась от предыдущих церемоний, словно они угодили в смешанное положение почитания и ограничений – между богами и пленниками.

Канина крепко взял Кука за руку, когда они пристали к вулканической скале и повел его, как заключенного. Туземец шел впереди них, снова и снова растягивая погребальную песнь. Слово «Лоно» преобладало над другими, и когда его слышали аборигены, выходившие поприветствовать прибывших, они падали ниц.

Шеренга людей выстроилась во всю длину стены камней из лавы, во всю деревню, согласно традиции, которая здесь называлась хеиау. Они пришли к огромной и впечатляющей прямоугольной черной постройке 20 на 40 метров посреди покачивавшихся кокосовых деревьев, окруженной сумбурно составленным забором, на колья которого были насажены 20 человеческих черепов.

Грубо высеченные гротескные деревянные маски скалились им со столбов, прибавляя грозности этому святому месту. Тему развивал устрашающий эшафот с установленными полукругом двенадцатью масками и высокий алтарь, на котором лежали подношения, среди которых было множество фруктов и громадный, полусгнивший боров.

Появились четверо туземцев, ритуально облаченные, несущие жезлы в собачьей шерсти и монотонно распевающие слово "Лоно".

Но он лгал. Почти все, что он говорил, всплыло обманом. Нам предстояло жить в аду. Рождество превращалось в кошмар. Страху и одиночеству было предначертано завладеть нами, а жизни – выйти из-под контроля. Хиреть день ото дня. Без намека на перепихон и малейшего смешка. Впереди были лишь сумасшествие, безысходка и мерзость.

Мистер Хим, риэлтор, ждал нас в аэропорту Каилуа-Кона, маленьком пальмовом оазисе у моря, в 16 километрах от города. Солнце слабело, а на посадочной полосе были лужи воды, но мистер Хим заверил нас, что погода стоит чудная.