Георгий Котлов - Несколько мертвецов и молоко для Роберта

Нас сопровождал гид — древняя старушенция лет под… ну, может, чуть моложе Александра Сергеевича. Она гремела связкой ключей, отпирая двери всех этих избушек, впускала нас и равнодушным голосом талдычила, что да как. Раньше я никогда не видел здесь этой старушенции. Напоследок она завела нас в музей Сказок, избушку, которую поставили незадолго до двухсотлетия со дня рождения Александра Сергеевича и о которой сам поэт не имел ни малейшего представления. Правда, внутри было красиво. Кругом картины и куклы всякие — персонажи из пушкинских сказок. Старик и старуха угрюмо разглядывали разбитое корыто. Балда отвешивал скупому попу щелбаны, а невероятно страшный чертенок бежал наперегонки с зайцем. Наш гид продолжал размусоливать о том, как Пушкину нравилось в Болдине и сколько замечательных произведений им здесь написано, но я-то знал, что все это — лажа, потому что приехал он в Болдино по делам на несколько дней, чтобы оформить папашино имение, и не смог уехать из-за того, что свирепствовала холера и везде на дорогах были наставлены карантины.

Эля несколько раз спросила о чем-то старушенцию, но та ничего не ответила. Я решил, что она глухая, как тетерев, и спокойненько сказал Эле:

— Знаешь, как Пушкин называл вдохновение?

— Как?

— Дурь.

— Не может быть, — сказала Эля.

— Точно тебе говорю. Наверное, он был наркоманом, и я давно это подозреваю. Дурь — наркоманское словечко, и многие из наркоманов — творческие личности. Обкурятся или обширяются, а потом на них нападает вдохновение. Где-то я вычитал, что каждый второй наркоман пишет стихи. Не веришь?

— Не знаю.

— Точно тебе говорю. Знаешь, кто был у Пушкина прадед? Настоящий псих. В припадке он убил свою жену и окончил жизнь в остроге. Дед у него тоже был псих. Однажды он уличил свою жену, бабушку Александра Сергеевича, в связи с французом-гувернером и запер ее в чулане, где она зачахла, а ее любовника приказал повесить.

— Сам Пушкин приказал повесить? — испуганно спросила Эля.

— Да нет, его дедушка сумасшедший.

— Нехорошо, молодой человек, оскорблять память великого поэта, — вдруг сказала старушенция, гид этот.

Оказывается, она все слышала и просто притворялась глухой, чтобы не отвечать на разные вопросы. Здорово это она придумала. Чешет себе и чешет о том, что знает, а если задают вопрос, на который не может или не хочет ответить, тут же притворяется глухой. Прежние гиды, которые были до этой старушенции, мне тоже не нравились. Некоторые, конечно, знали о Пушкине столько, сколько он, наверное, и сам не смог бы рассказать, но дело было в том, что все они говорили о нем, как о каком-то бесплотном, амебообразном и меланхоличном существе. Их послушать, так можно подумать, Пушкин только и делал, что с задумчивым видом расхаживал взад-вперед по окрестным лесам, слушая пение птиц, а потом садился за письменный стол и писал свои стихи. А ведь он был живым человеком! Пил вино, ел, ходил в туалет, страдал запорами (жаль, не довелось ему отведать «антизапористое» пиво «Толстяк»), приставал к деревенским девкам (всем известно, что Пушкин был страшным бабником) и, может быть, даже болел венерическими болезнями. Но разве нормальный гид будет об этом рассказывать? Да ни в жизнь! Только придурок вроде меня мог бы рассказывать ошалевшим посетителям музея-заповедника: здесь Александр Сергеевич мочился, здесь валялся в стельку, здесь он онанировал, вспоминая свою сладкую Наталью Николаевну, здесь думал о суициде, а здесь он вылизывал влагалище красивой и юной дочке зажиточного пасечника Ивана Вилянова.

В общем, расстались мы с этой старушенцией весьма недовольные друг другом. Она поковыляла в дом-музей, который был закрыт, на ремонт, что ли, а мы с Элей отправились бродить по имению. Я показал ей иву у пруда, которой больше двухсот лет. У этой ивы обломившаяся развилка, а ветки опускаются прямо в воду. У самой земли, сзади, давным-давно какой-то вандал перочинным ножом выцарапал на этой иве слова: «Здесь был Пушкин!» Надпись была на месте, и я тоже показал ее Эле. Особенно много таких надписей появляется после экскурсий школьников и пэтэушников. Все деревья и скамейки в беседках сплошь в этих словах: «Здесь был Пушкин!» Кощунство, конечно, но дуракам разве докажешь? Работники музея уничтожают эти надписи, а потом они появляются снова. Про надпись на иве они, видимо, ничего не знают, иначе давно бы отковырнули вместе с корой.

А вообще-то здесь все напоминает о Пушкине, так или иначе все к нему сводится. Вот и сейчас какой-то парень с унылой физиономией надумал фотографироваться рядом с ивой, а когда его девушка навела на него объектив и спросила: «А кто улыбаться-то будет?», он угрюмо буркнул: «Пушкин». Получилось смешно, хотя он наверняка и не думал шутить. Мы с Элей фыркнули, и девушка с фотоаппаратом тоже рассмеялась, а этот унылый парень даже не улыбнулся. Веселый тип, нечего сказать.