Георгий Котлов - Несколько мертвецов и молоко для Роберта

Да ладно, черт с ними. Судить меня будет какой-то там выездной трибунал (когда я узнал об этом, принялся громко кричать: «Пусть меня судит Гаагский трибунал! Меня, Милошевича и Хусейна! На меньшее я не согласен!» Придурялся, конечно, от нечего делать). Дезертирство и плюс два тяжких телесных. Все мои грехи. Думаю, дадут лет пять, не больше, раз уж маньяку Юркину почти за десяток трупов дали всего пятнадцать лет. Жаль. Лучше бы меня расстреляли или посадили на электрический стул, чтобы я трясся, как тот бедолага из «Замка ужасов», и хорошо, если бы еще разрешили пригласить на казнь всех, кого бы я пожелал. В первых рядах я хотел бы видеть двух этих обрубков, Гнома и Элиного отчима, можно же привезти на колясочках, а еще — Элиного дедушку, Емелю с друзьями, Михаила Копылова, Ю. А., бывшего классного руководителя, и даже Елкина с его телевизионной антенной. Еще можно было бы пригласить Свету, которая громко пукала в моем присутствии, можно вместе с женихом Вовкой, тот тоже пердун неслабый. Ну и, конечно же, мою ненаглядную под ручку с голубоглазым брюнетом. Пусть сидят и смотрят все эти нормальные люди, как корчится и дымится на электрическом стуле псих Роберт Дезертиро, пропуская через свое тщедушное тельце несколько тысяч вольт. Даже Хизер Козар можно было бы пригласить на казнь, прислав ей в Америку красивую открытку, да разве она приедет? Черта лысого!

К тому же — не расстреливают у нас и на стул электрический не сажают. Гуманизм, черт бы его побрал. Жаль. Зону топтать я не пойду. Для чего? Она все равно не станет меня ждать, ласточка моя, не нужен я ей до смерти, у нее — любимый муж и симпатичный сынишка, карапуз, очень похожий на нее, даже родинка есть на левой щеке. Мой братик. Интересно, узнает ли он когда-нибудь о том, что у него был старший брат? Почему был? Очень просто. Сегодня ночью он исчезнет, растает в ясной лазури небес, как когда-то красиво написал Гарин-Михайловский. Наверное, никто и никогда не скажет ему об этом, мне же никто не сказал, кем был мой отец. Я совсем ничего о нем не знаю. Знаю лишь, как его звали, и все.

Да, сегодня ночью, когда все лягут спать, я залезу под одеяло с головой и зубами прокушу вены на каждой руке. Может быть, по радио, которое орет день и ночь, будет звучать какой-нибудь приличный исполнитель — хотелось, чтобы это был Джордж Майкл или Б. Моисеев с его «Глухонемой любовью».

Пока кровь будет выходить из меня, впитываясь в простыню и полосатый матрас, на котором маньяк Юркин оставил свои инициалы, я, подвывая о том, как глухонемая любовь стучалась в окна, или о том, как я сошел с ума, буду думать о ней. О ней, о ней, только о ней…

Да, наверное, я сошел с ума. Спятил окончательно.

Вчера ночью мне снился сон. Я пил молоко любимой женщины. Прямо из ее груди.