Георгий Котлов - Несколько мертвецов и молоко для Роберта

Голос вдруг прервался и спросил:

— Нравится?

— Нравится! — крикнул я.

— Продолжать?

— Продолжай!

Голос снова спросил:

— Нравится?

— Нравится, сказал уже. Правда, немного непонятно. И еще: причина должна быть, понимаешь? Я, может быть, тоже хочу умереть, но мне ясно, почему я хочу это сделать. А тебе?

— А мне по херу! — ответил голос.

— Твое имя случайно не Курт Кобейн?

— Нет, меня зовут Иван Осокин, мне двадцать три года, и я дожидаюсь суда за убийство своей бабушки. Она была колдунья. Настоящая ведьма! А ты за что здесь, приятель?

— За то, что любил, — сказал я.

— Разве за это сажают?

— Как видишь.

— И кого же это ты любил?

— Собственную мать, — сказал я. — Свою собственную мать.

— Ты псих, дружище, — дружелюбно сказал голос. — Ненормальный. В доме, где я жил, тоже был один дурачок вроде тебя, который трахал сестру и свою мать. Избивал их и трахал. Его потом в психушку отправили. Ты, видно, тоже ненормальный.

— Да, ненормальный, — подтвердил я. — Но в армии, где я успел немного послужить, мне попалась статья в журнале, и в этой статье утверждалось, что Элвис Пресли и Леонардо да Винчи тоже спали со своими матерями, тоже трахали их, значит. И там утверждалось, что эти отношения — естественные, так как всего лишь развивают и укрепляют взаимосвязь матери и ребенка — в былом единого целого. Много там чего было написано, всего не помню… И журнал как назывался, тоже не помню. Везде я таскал с собой лист из этого журнала, ей показывал, потом потерял…

— Черт с ними, с Пресли и да Винчи, — сказал голос за стеной. — Как с тобой-то все это произошло?

— Очень просто. Прямо как в известной рекламе, где взрослая шикарная телка долго и нежно целует в губы какого-то сопленыша, а потом спрашивает: «Угостишь пепси?» Еще бы не угостить! Ему, сопленышу этому, понравилось, потому что потом он еще одну бутылку притащил, здоровенную, но телка, напившись, смотрела на него снисходительно и явно не понимая, чего он хочет. Так случилось и со мной. Да, скорее всего, так. Однажды ей захотелось пить, и она поцеловала меня, а затем, когда мне это понравилось, я стал ей не нужен. Напилась она, значит…

Я хотел еще рассказать голосу, как в детстве мать почти каждый день брала меня с собой в ванну мыться и как я целовал подушки и простыни, на которых она спала, но в это время дубак загремел ключами, отпирая дверь. Прогулка кончилась.

Приходила тетя, принесла мне кучу продуктов, но на свиданке мы почти не разговаривали. Она качала головой и то и дело спрашивала: «Для чего ты все это сделал, Роберт?» (кстати, и Гном, и Элин отчим остались живы. Странно, но факт. Правда, без конечностей). Я молчал. Я уже говорил, что последнее время много молчу. Все думаю. Вчера, например, целый день думал об Эле, жалел, что подвел ее, она меня ждала, чтобы начать перевоплощаться, а я обманул, подонок… Но это только вчера я думал о ней. Все остальное время думаю вот о чем. Думаю, уж не сам ли я причастен к исчезновению Тани Мироновой? Целыми днями сижу и ломаю голову. Если я такой ненормальный, психопат, этого вполне можно от меня ожидать. Может быть, я просто что-то забыл и не хочу вспоминать, выбросил из сознания эпизод, в котором я заманиваю Таню куда-нибудь за гаражи и… Черт побери! Об этом даже думать неохота, но каждый день только и делаю, что думаю! Представляю, чем я мог заниматься с Таней, прежде чем убить ее и закопать где-нибудь. Не знаю, почему я вбил себе это в голову. Может быть, потому, что не нашел на даче Элиного отчима желтого, в наклейках ранца, а может, потому, что она, Таня, тоже мне очень нравилась… Да, нравилась. Наверное, по уши был в нее влюблен, черт бы меня побрал, кретина такого влюбчивого!

Перед уходом тетя рассказала, что недавно в нашем подъезде были похороны. Хоронили девушку-наркоманку из 84-й квартиры. Она вскрыла себе вены, лежа в горячей воде. Возле ванны, на полу, стоял включенный кассетник…

Ну, все, закругляюсь. Меня признали вменяемым, хотя относительно моей психической полноценности и были большие сомнения у одного из членов комиссии. Сам он — вылитый мистер Бин, огромный нос и наиглупейшее выражение лица. «Да он же сущий ребенок, коллеги!» — говорил он остальным подлецам из комиссии, но они его и слушать не хотели. «Да, я маленький мальчик, — поддакивал я двойнику мистера Бина. — Мальчик с картины Николая Ярошенко».