Чак Паланик - Уцелевший

Она и Адам должны достать мне какие-нибудь диуретики.

«На следующей остановке, — говорит Фертилити, — я принесу тебе старый добрый двойной кофе».

Этого не достаточно.

«Это больше, чем тебе дадут в тюрьме».

Давай подумаем хорошенько, говорю я. В тюрьме у меня будет штанга. Я смогу проводить время на солнце. У них там должны быть доски для седов в тюрьме. Вероятно, я смог бы подпольно достать Вистрол. Я говорю: Просто выпусти меня. Просто разблокируй эту дверь.

«Ты еще ничего не понял».

Я ХОЧУ В ТЮРЬМУ!

«В тюрьме есть электрический стул».

Я рискну.

«Но они могут убить тебя».

Отлично. Мне нужно всего лишь побыть в центре всеобщего внимания. Хотя бы еще один раз.

«Да, ты пойдешь в тюрьму и будешь в центре всеобщего внимания».

Мне нужен увлажняющий крем. Мне нужно, чтобы меня фотографировали. Я не как обычные люди. Чтобы выжить, мне нужно, чтобы у меня постоянно брали интервью. Мне нужно находиться в моей естественной среде обитания, на телевидении. Мне нужно жить свободно, подписывая книги.

«Я оставлю тебя одного ненадолго, — говорит Фертилити через дверь. — Тебе нужен перерыв».

Я ненавижу быть смертным.

"Думай, что это Моя Возлюбленная или Пигмалион , только в обратном порядке".

В следующий раз, когда я проснулся, я был в бреду, а Фертилити сидела на краю моей кровати и втирала дешевый нефтяной увлажняющий крем в мою грудь и руки.

«С возвращением, — говорит она. — Мы уж думали, что ты решился на это».

Где я?

Фертилити глядит по сторонам. «Ты в Шато Мэйплвуд с дешевенькой мебелью, — говорит она. — Линолеум без шва на кухне, виниловый не вощеный пол в двух ванных. Здесь есть легкоочищаемые узорчатые виниловые стеновые панели вместо камней, и дом декорирован в сине-зеленой морской гамме».

Нет, шепчу я, в какой мы точке планеты?

Фертилити говорит: «Я поняла, что ты имеешь в виду это».

Знак пролетает в окне, сообщая: Впереди Детур.

Комната, в которой мы сейчас, не такая, какую я помню. Обойный бордюр с плящущими слониками возле самого потолка. Кровать, в которой я лежу, имеет навес и белые, машинной работы, кружевные шторы, висящие по его краю и скрепленные розовыми сатиновыми ленточками. Белые жалюзи по бокам окна. Наше с Фертилити отражение в большом зеркале в форме сердца, висящем на стене.

Я спрашиваю: Что случилось с тем домом?

«Это было два дома назад, — говорит Фертилити. — Сейчас мы в Канзасе. В половине Шато Мэйплвуд с четырьмя спальнями. Это высшее достижение в серии заводских домов».

Значит, он действительно хороший?

«Адам говорит, что лучший, — говорит она, укрывая меня. — Он поставляется с подобранным по цвету постельным бельем, и здесь есть посуда в столовой, гармонирующая с сиреневыми вельветовыми диванчиками и любовным диванчиком в гостиной. Здесь даже есть подобранные по цвету сиреневые полотенца в ванной. Здесь, правда, нет кухни, по крайней мере в этой половине. Но я уверена, что где бы кухня ни была, она сиреневая».

Я спрашиваю: Где Адам?

«Спит».

Он не беспокоился обо мне?

«Я сказала ему, что всё благополучно разрешится, — говорит Фертилити. — Короче, он очень счастлив».

Шторы кровати танцуют и крутятся вместе с движениями дома.

Знак пролетает в окне, сообщая: Осторожно.

Я ненавижу то, что Фертилити знает всё.

Фертилити говорит: «Я знаю, что ты ненавидишь, что я знаю всё».

Я спрашиваю, знает ли она, что я убил ее брата.

Вот так вот просто правда вышла наружу. Мое предсмертное признание.

«Я знаю, что ты разговаривал с ним в ночь, когда он умер, — говорит она, — но Тревор убил себя сам».

И я не был его гомосексуальным любовником.

«Я тоже это знала».

И я был тем голосом в той кризисной горячей линии, с которым она грязно разговаривала.

«Я знаю».

Она растирает крем между своими ладонями, а затем втирает его в мои плечи. «Тревор позвонил тебе, потому что искал сюрприз. Я вожусь с тобой ради того же».

С закрытыми глазами я спрашиваю, знает ли она, чем всё это закончится.

«В долгосрочной перспективе или в краткосрочной?» — спрашивает она.

И то, и другое.

«В долгосрочной перспективе, — говорит она, — все мы умрем. Затем наши тела сгниют. Здесь нет ничего удивительного. В краткосрочной — мы будем жить счастливо во веки веков».

Правда?

«Правда, — говорит она. — Поэтому не бойся».

Я гляжу в зеркало в форме сердца на то, как я старею.

Знак пролетает в окне, сообщая: Водите Осторожнее.