Дж. Т. Лерой - Сара

Ле Люп поигрывал моими кудрями, словно кот с мышиным хвостиком.

— Разве это имеет значение? — оскалился он. — Шлюха или святая, какая разница? И та и другая приносят деньги. — Тут Ле Люп утробно рассмеялся.

Пух гневно прищурилась на меня. В ответ я опустил голову в подстав ленную ладонь Ле Люпа.

Я продолжал улыбаться в ответ на слова Пух, как Сара, когда какая-нибудь девка катила на нее бочку, выставляя перед собой «розочку» пивной бутылки, разбитой о край стола. Съежившись от ужаса, я, бывало, завороженно наблюдал, как Сара льнет при этом к своему кавалеру, и на лице ее, словно маска, отрешенная улыбка карминово-красного, пунцового рта. Я смотрел, забившись в угол под пыльные полоски света, как ее мужчина бросал банкой из-под пива в разъяренную девку, и кричал той убираться, а Сара после этого победоносно и с чувством превосходства проводила языком по губам.

— Уматывай, Пух, — спокойно сообщил ей Ле Люп.

Пух собиралась что-то сказать, но Ле Люп только сжал кулак, и она моментально захлопнула за собой дверь.

— Ну, а теперь, детка, займемся чудесами, — сказал он, мягко запуская мне лапу в волосы.

Дождя в эту ночь так и не случилось. Небо гремело, сверкало и в конечном счете выдавило лишь несколько крупных капель, не более. Чудо явно находилось в юрисдикции святой, одержавшей победу над чародейством черного змея. Пошептывались о том, что несколько пепельных деревьев вспыхнули от молнии, что могло означать происки черной змеи. Однако Стелла прямо заявила, что вокруг всегда полно еретически настроенных завистников, которые только и ждут случая распространить зловещие слухи.

Пух в эту ночь почти ничего не заработала. Все дальнобойщики валом посыпались смотреть на меня, лежащего на зебровых покрывалах. Они нашептывали молитвы, испрашивая для себя грузовик с обогреваемой гидрокроватью в спальнике, и еще о чем-то, выражавшемся пылающим зудом в паху, обходившимся им так дорого. Ле Люп зажег свечи и старательно жал дальнобойщикам руки, пока они не расщедривались в тарелку для пожертвований.

Бригады телевизионщиков и репортеров так и не появились в округе, но все ящерицы старательно намазывались косметикой и были наготове, чтобы предстать перед камерами во всеоружии.

Пух усиленно распускала слухи, будто Джакалоп дал ей третий глаз. Ле Люп молча засунул деньги, которые она принесла, в ботинок и выставил ее за дверь. Пух приволакивала к нему восхищенных клиентов, чтобы они могли засвидетельствовать ее сверхъестественные способности, но стоило любому из ее «Джонов» увидеть сияющий нимб над моей головой, как он тут же впадал в ступор. Старательно замаскированная Ле Люпом подсветка обеспечивала неровное, однако заметное сияние, вроде того, что было у лучезарного Джакалопа. Ле Люп объяснил, что этот маленький обман необходим для того, чтобы лишь подчеркнуть исходящую от меня натуральную ауру, которую плохо различают усталые шоферские глаза. Клиенты Пух были так возбуждены рассказами уже побывавших здесь коллег, что сразу брякались на колени. Большие чаевые, которые они приготовили Ле Люпу в признательность за таланты Пух, тут же перекочевывали на поднос с пожертвованиями, с прибавкой еще полсотни баксов и просьбой помолиться за них: чтобы им следовать невредимыми через весовые станции под бдительным оком инспектора. Пух приходилось напоминать им, зачем они сюда явились. Но на нее уже не обращали внимания и бормотали свои просьбы мне, новой святой дальнобойщиков. Наконец она в отчаянии набросилась на поднос, пытаясь забрать свой навар, и я едва успел предупреждающе крикнуть, увидев взметнувшийся кулак Ле Люпа. Пух оторвалась от денег, посмотрев на меня — в глазах ее пылала ярость. Но кулак уже настиг ее, прежде чем я успел что-то сказать.

Ле Люп так и не «помазал» меня. Он обращался со мной точно с прикормленным диким зверем — даже гладил с какой-то опаской, хотя, по слухам, все местные ящерицы носили отметины от его зубов. Он никогда не вонзал мне зубы в шею, чтобы оставить свое клеймо и ввести в кровь свою слюну, вызвав вечное неутолимое желание.

Он только гладил меня по головке да пятки чесал. Короче, занимался тем же самым, чем раньше Глэд. И дальнобойщики не смели ко мне прикоснуться. Временами патрон так зажимал мне ладонь, что казалось, сейчас он ее сломает, но я только закусывал губу, не издавая ни звука, и тогда Ле Люп немедленно оставлял меня в покое.

Одежда, в которой я сюда приехал, давно истрепалась и была заменена на ангельские кружевные одеяния в оборочках, в которые облачил меня Ле Люп. Я лежал как декоративное украшение поверх одеял.