Саймон Ингс - Бремя чисел

Я и Дебби прожили вместе почти три месяца. Нам удалось найти общий язык. Мы вместе мыли посуду. Вместе готовили. Вместе ругались. Вместе облазали свалки в надежде отыскать что-то из мебели. Мы мылись друг после друга в ванне, спали в одной постели. В общем, были настолько близки, насколько это возможно, если вас не связывает секс.

Отсутствие у Дебби всякого желания поначалу несказанно удивило меня. Сначала я подумал, что ей просто требуется время. Но чем дольше мы жили вместе, тем отдаленнее становилась перспектива заняться любовью. Я был разочарован, но вместе с тем и рад. Ведь она такая молоденькая.

Мы с ней обнимались и целовались, но при малейшем проявлении сексуального интереса она тотчас отворачивалась от меня, и ее начинала бить дрожь. Это могло продолжаться часами, и я лежал и не мог уснуть — такое впечатление, будто лежишь рядом с бомбой с заведенным часовым механизмом.

Однако нельзя сказать, что она не пыталась стать частью моей жизни. Ее старание было столь велико, что я в конце концов не выдержал и отправился с Дебби на поезде к себе домой, чтобы представить ее родителям. Моя мать выразила удивление в типичной для нее манере, то есть начала делать проблему из каждой мелочи.

— Что эта девушка ест? — огорошила она меня вопросом, когда я позвонил ей, как обычно.

— Траву, мама. Она ест траву.

— Я бы могла разморозить пирог с курицей.

— Отлично.

— Но он ужасно маленький.

И далее — почти битый час в том же духе.

— А как вы будете добираться с вокзала?

— Пойдем пешком.

— Можете взять такси, я потом верну вам деньги.

— Мама, мне не нужны твои деньги, у меня есть свои.

— Да, зато такси у нас, когда нужно, никогда не поймаешь!

— Это верно.

— В таком случае что вы будете делать?

— Пойдем пешком.

— Но ведь это далеко.

— Ничего, как-нибудь доползем.

— Ей ни за что не пройти такое расстояние.

— Тогда я посажу ее себе на плечи и, словно Анхис, пронесу через поля, на которых жгут старую Саулому.

Мне было двадцать пять, и я все еще вымещал на матери злость за годы, проведенные в грамматической школе.

Когда мы с Дебби приехали, отец спал в саду.

— Привет! — сказала Дебби, подходя ближе. Отец слегка приподнялся в шезлонге. Дебби такая крошечная, что ее грудь оказалась на одном уровне с его лицом.

— Ух!.. — произнес он, здороваясь не то с самой грудью, не то с ее обладательницей.

Дебби и моя мать провели весь день, ходя кругами друг вокруг друга. Трудно было представить, чтобы между ними нашлось хотя бы что-то общее. Дебби — густо подведенные глаза, руки в браслетах и мальчишеская стрижка. Мать — в домашних брюках. Из них двоих сильнее нервничала Дебби. У нее было все, что нужно иконоборцу, кроме воображения. Обычно его источником служил я. Примерно каждые минут пять мне было слышно, как с ее пролетарских уст слетала очередная саркастическая мудрость из моего философского репертуара.

Мать, казалось, не обращала на это ни малейшего внимания и продолжала вести светскую беседу частично сама с собой, частично с юной леди, которая рисовалась ей в воображении. По мере того как встреча продвигалась дальше, мать постепенно обретала все большую уверенность. Ей удалось втиснуть Дебби в форму, которую она придумала для нее еще до нашего приезда. Дебби же была не в силах противостоять железной логике моей матери, как больной раком не в силах противостоять лицемерным заверениям онколога. Где-то к двум часам дня мать уже вовсю щелкала фотоаппаратом, а Дебби расхаживала по саду в одном из ее старых летних платьев.

— Саул, иди к нам, давайте сфотографируемся все вместе!

Спустя пару недель мать прислала мне одно из этих фото.

Дебби стоит посреди нашего сада в цветастом летнем платье без рукавов. Она изо всех сил пытается принять беззаботный вид перед объективом. В результате одна нога на снимке получилась короче другой. Дебби смотрит куда-то вниз и в сторону, словно пытается спрятаться от окружающего мира. Оградить себя от него. Несложно вообразить, как она, шатаясь, бредет от места аварии. Это странное сочетание — коротко, почти под ноль подстриженные волосы и старое цветастое платье как минимум на два размера больше — делает ее похожей на куклу, которую выбросили из коляски.

В тот день мне было забавно видеть, как тихий эгоизм моей матери одержал-таки победу. В поезде, когда мы возвращались домой в Лондон, я счел нужным пролить на душу Дебби немного бальзама. Я сказал ей, какая она молодчина, какая добрая и терпеливая.