Джеймс Джонс - Отныне и вовек

Он прежде не испытывал ничего подобного и даже не думал, что в ласках может быть столько упоения, столько страсти. И он ощущал необыкновенное, удивительно полное счастье.

Потом, словно повинуясь инстинкту, он встал, отошел от нее, лег на кровать и закурил, а Карен смотрела на него из кресла и счастливо улыбалась. И хотя в этот раз между ними не было физической близости, он чувствовал себя счастливым. Не осталось ни досады, ни раздражения. Умиротворенный, спокойный, он лежал на кровати, курил, чувствовал, как его клонит в сон, и еще смутно чувствовал, что, несмотря ни на что, горд и доволен собой, словно одержал какую-то важную победу.

Ничего прекраснее у него не было за всю его жизнь.

— Теперь ты знаешь, какой может быть любовь, — сказала из кресла Карен.

Остаток ночи они пролежали в постели без сна. О чем только они не говорили! Обо всем на свете. Он рассказал ей последнюю главу и эпилог истории Пруита. Она поплакала. Им было очень хорошо вдвоем. Они проговорили до самого утра, пока в полпятого не зазвонил ее маленький будильник — она непременно захватывала его с собой на каждое их свиданье, чтобы Тербер не опаздывал в гарнизон, — и тогда он встал и оделся.

— Мы ведь с тобой не прощаемся, — кивнул Тербер.

— Нас слишком многое связывает, и мы просто не можем потерять друг друга навсегда.

— Конечно. Это невозможно.

— Сейчас нам с тобой все видится в мрачном свете, — продолжала она. — Расстаемся надолго, сложилось не так, как мы хотели… Да и война неизвестно когда кончится. Но мы все равно встретимся.

— Обязательно, — сказал он. — Я это знаю.

— Пройдет время, и мы непременно увидимся. Когда людей столько всего связывает, они обязательно находят друг друга снова. У тебя есть мой домашний адрес? В Балтиморе?

— Есть. А мне ты всегда можешь писать на роту. Даже если нас перебросят, номер полевой почты не изменится.

— Конечно, я тебе напишу.

— Ты как, домой доберешься нормально? — спросил он.

— Не волнуйся. Все будет в порядке.

— Хомс не закатит скандал?

— Мне наплевать.

— Я люблю тебя, — сказал Тербер.

— А я тебя, — сказала она.

— Мне пора, — сказал он. — До встречи.

— Милт, поцелуй меня еще раз, — попросила она из постели.

Он поцеловал ее и пошел к двери. С порога оглянулся и махнул ей рукой.

Она улыбнулась и махнула в ответ.

Когда дверь за ним закрылась, Карен откинулась на подушку и наконец позволила себе расслабиться. Напряжение, державшее ее в тисках, прошло, и она словно распалась на части. Мысли теряли отчетливость, плыли. Она прислушалась и, дождавшись, когда хлопнет входная дверь — все, он ушел, — перевернулась на живот и в изнеможении прижалась щекой к подушке. Она выложилась до конца. Но была счастлива, что сумела уберечь его от страданий. Его надо беречь, он ведь совсем беззащитный. Ему очень тяжело. Какой-то потерянный. Ей было невыносимо видеть его таким. Мужчины очень ранимы, они гораздо слабее женщин. Она рада, что смогла облегчить ему эти минуты. Да и потом, она ведь не лгала. Кто знает, может быть, они действительно еще встретятся. Оттого, что он в это поверил, хуже не будет. И она заснула.

Та, русская, из белоэмигрантов, вспоминал Тербер, шагая назад к шоссе. Это когда он в Китае служил. Да, точно. А до нее, в Маниле, молоденькая жена старого лавочника-китайца. А еще раньше — одна студентка, когда он служил в Шеридане. (Он был тогда молодой и еще старался забыть ту, первую, из родного городка в Коннектикуте. Она была протестантка, и это из-за нее он завербовался в армию.)

Четыре.

Считая с Карен Хомс — пять.

Всего пять. По-настоящему. По большому счету. За сколько же лет? За шестнадцать лет.

Может быть, если повезет, если очень повезет, ему до полной старости еще встретятся две такие или даже три. Но в армии мужчины стареют быстро. Питу Карелсену нет и пятидесяти.

Вот и все, что отводит ему будущее. Может быть.

А это — все, что отвело прошлое. Но этого никто уже не отнимет.

Еще три, если, конечно, очень повезет.

Но он почему-то подозревал, что ни одна из них не выдержит сравнения с этой, вошедшей в его жизнь сейчас, когда ему тридцать пять. Он подозревал, он со страхом догадывался, что с ней он достиг высшей точки и дальше все пойдет по нисходящей.

Она не заметила, что он врал, думал Тербер, возвращаясь по шоссе на КП. Какой смысл причинять человеку боль, когда ему и без того тяжело? Да и кто знает, может быть, они действительно еще встретятся. Так что, если ей легче в это верить, хуже не будет. А то, что она ничего не заметила, он не сомневался.