Дэвид Лоуренс: Влюбленные женщины

— Что гибнет в зародыше? — спросила Урсула.

— Да все, ты сама, и все вокруг.

Воцарилось молчание, во время которого перед каждой из сестер смутно замаячила ее судьба.

— Это пугает, — согласилась Урсула. — Опять последовала пауза. — И ты надеешься изменить жизнь всего лишь с помощью замужества?

— Похоже, это неизбежный очередной шаг, — ответила Гудрун.

Урсула обдумывала ее слова с горьким чувством. Она вот уже несколько лет работала учительницей в средней школе Уилли-Грин.

— Понимаю, — сказала она. — Если размышлять абстрактно, так может показаться. Но только представь себе, представь любого мужчину из тех, кого ты знаешь, и вообрази, что он будет каждый вечер приходить домой, говорить «привет» и целовать тебя…

Возникла неловкая пауза.

— Да, — проговорила Гудрун сдавленным голосом. — Это невыносимо. Ни с одним мужчиной такого не выдержишь.

— Конечно, есть еще дети… — прибавила с сомнением в голосе Урсула.

Лицо Гудрун ожесточилось.

— Ты действительно хочешь иметь детей, Урсула? — холодно спросила она.

Урсула изумленно и озадаченно взглянула на сестру.

— От этого не уйти, — ответила она.

— Но ты сама этого хочешь? — настаивала Гудрун. — Лично меня мысль о детях вовсе не греет.

Лицо Гудрун, лишенное всякого выражения, казалось маской. Урсула нахмурила брови.

— Возможно, это не подлинное желание, — неуверенно произнесла она. — Возможно, оно только на поверхности, а в глубине души его нет.

Гудрун посуровела. Ей не хотелось углубляться в эту проблему.

— Когда подумаешь о чужих детях… — продолжила Урсула.

Гудрун взглянула на сестру — почти враждебно.

— Вот именно, — сказала она, чтобы закрыть тему.

Сестры продолжали работать в полном молчании.

В Урсуле ощущалось постоянное внутреннее горение — она обуздывала его и подавляла. Урсула давно жила самостоятельно, сама по себе, работала изо дня в день и много размышляла, стараясь быть хозяйкой своей жизни, осмыслить происходящее. Она не жила полной жизнью, но подспудно, втайне, что-то назревало. Если б только удалось разорвать последнюю оболочку! Она старалась вырваться наружу, как ребенок из материнского чрева, но ей это не удавалось — пока. Однако у Урсулы было странное предвидение, предчувствие того, что с ней случится нечто необыкновенное.

Она отложила рукоделье и посмотрела на сестру, которую считала красавицей, абсолютной красавицей; она любовалась ее нежной бархатистой кожей, сочностью красок, изяществом линий. В манерах Гудрун была неподражаемая игривость, пикантная ироничность в сочетании со сдержанностью, почти с равнодушием. Урсула восхищалась ей от всей души.

— Почему ты вернулась домой, Рун? — спросила она.

Гудрун чувствовала ее восхищение. Она откинулась на стуле и посмотрела на Урсулу из-под длинных, красиво изогнутых ресниц.

— Почему я вернулась, Урсула? — повторила она. — Я тысячу раз задавала себе этот вопрос.

— Так ты не знаешь?

— Думаю, знаю. Похоже, мое возвращение домой было просто reculer pour mieux sauter [2] Отступить для прыжка (фр.). (Здесь и далее прим. перев.) .

И она посмотрела на Урсулу значительным взглядом посвященного человека.

— Понимаю, — воскликнула Урсула, пораженная и сбитая с толку; было видно, что на самом деле она мало чего понимает. — Прыгнуть — но куда?

— Неважно, — ответила с царственным величием Гудрун. — Если прыгаешь, то где-нибудь обязательно приземлишься.

— Но разве это не рискованно? — спросила Урсула.

На лице Гудрун заиграла ироническая усмешка.

— Ах, — произнесла она со смехом. — Это всего лишь слова! — И Гудрун вновь оборвала разговор. Однако Урсула продолжала размышлять.

— А как тебе в родном доме? — задала она новый вопрос.

Прежде чем ответить, Гудрун некоторое время молчала. Затем спокойным и уверенным голосом произнесла:

— Я ощущаю себя чужой.

— А что ты думаешь об отце?

Гудрун взглянула на Урсулу с возмущением, словно ее приперли к стене.

— Я не думаю о нем, стараюсь не думать, — ответила она холодно.

— Понятно, — неуверенно отозвалась Урсула, и на этот раз разговор сестер действительно закончился. Они оказались перед пустотой, на краю пугающей бездны и словно заглянули в нее.

Какое-то время сестры продолжали молча работать. Щеки Гудрун зарозовели от подавляемых эмоций. Было неприятно сознавать, что пробудились прежние чувства.

— Может, стоит пойти взглянуть на свадьбу? — произнесла она нарочито небрежным тоном.