Исроэл-Иешуа Зингер - Йоше-телок

— Аминь! — с плачем повторили все мужчины и женщины.

— Шофар [134] Шофар — духовой музыкальный инструмент, сделанный из бараньего рога. В шофар трубят в синагогах на Рош а-Шана и и на исходе Йом Кипура. Звуки шофара на Рош а-Шана толкуются как призыв к покаянию. ! — сказал раввин.

Габай, одышливый толстяк, трижды протрубил.

В синагоге наступила гробовая тишина. Никто даже дохнуть не смел. Лишь случайная птица, залетевшая в синагогу сквозь разбитое окно, весело кружилась вокруг золотого льва на орн-койдеше, игралась с его высунутым красным языком и пела. Все глаза напряженно ждали. Все затаили дыхание.

Вдруг с места поднялся сойфер реб Мойше, быстрым шагом поднялся на биму и крикнул:

— Люди, я сознаюсь!

Собравшихся охватил трепет.

— Люди! — восклицал реб Мойше, и его глаза сверкали. — Я преисполнен греха. Виноват с головы до ног…

Он быстро сбежал с бимы, растянулся на пороге и взмолился:

— Люди, топчите меня, клеймите позором, плюйте на меня!

Но никто не двинулся с места. Только раввин вместе с реб Борехлом, женским ребе, быстро подбежали к нему, подняли с порога и сказали:

— Реб Мойше, да помогут нам ваши заслуги, помолитесь за нас!

Женщины кричали со своего балкончика:

— Праведник! Спаси наших детей!

Но и проклятие, наложенное на грешников, не помогло. Шамес по-прежнему тряс на похоронах кружкой для пожертвований и кричал, что милостыня спасает от смерти.

Эпидемия все усиливалась.

Так продолжалось до тех пор, пока за дело не взялся Авиш-мясник; он-то и поймал виновников.

— Проклятие, кара-шмара, — заявил своим собратьям силач Авиш, габай молельного дома мясников, в субботу после молитвы, — такими штуками никого сознаться не заставишь. Давайте-ка мы, мясники, возьмемся за работу. Поищем в городе и, если поймаем кого-то — сделаем из него фарш, не будь я еврей!..

Он целых восемь дней искал, высматривал. Всех женщин, приходивших к нему за мясом, он разглядывал, не спускал с них глаз, пока не поймал.

Вышло это случайно.

Из всех женщин, приходивших в лавку покупать мясо к субботе, последней являлась Цивья, дочь шамеса, с корзиной в руке. У ее отца, Куне, дела шли очень хорошо, и Цивья покупала много мяса, ливера, потрохов и телячьих ножек.

Авиш-мясник приставал к ней, как и ко всем прочим девушкам. Каждый день во время молитвы он давал себе слово, твердо решал, что будет вести себя прилично, набожно, не будет приставать к девушкам, да еще в такое тяжкое время! Но едва он возвращался к своей колоде для разделки туш, как забывал обо всем и не мог удержаться, чтобы не ущипнуть девушку за зад, не потянуться к пышной груди. Его руки сами тянулись туда. Жена мясника, Бейла-Доба, ленивая и сонная женщина, уже не следила за ним. Она сидела в углу и дремала, просыпаясь, только когда девушки вскрикивали:

— Авиш! Да чтоб у тебя руки отсохли!..

Приставал он и к Цивье. Она не сопротивлялась, только смеялась безумным смехом:

— Хи-хи-хи, Авиш дурак, хи-хи-хи.

И вдруг умелые руки мясника что-то нащупали. Нечто такое, что его словно обухом по голове ударило. Его озарила мысль.

— Бейла-Доба! — стал он будить жену, что дремала, прислонившись к колоде. — Бейла-Доба, я нашел! Погляди-ка на дочку нашего Кунеле!

Он прищурил один глаз, а вторым хитро покосился на округлившийся живот девушки.

— Умник! Сам не знаешь, что говоришь, — раздраженно сказала Бейла-Доба, — тебе почудилось!

— Почудилось? — заорал Авиш. — Я тебе покажу, дубина, почудилось мне или нет!

Он шагнул к Цивье и быстро надавил ей на живот обеими руками.

— Мамочки! — вскрикнула девушка, и Авиш сплюнул, глядя на жену.

— Он уже там брыкается, ублюдок. Пощупай, женушка, сама увидишь…

Он тут же выскочил за дверь и принялся звать:

— Бабы, идите сюда, я вам кое-что покажу!

Цивья вырывалась, брыкалась, царапалась, срывала с жен мясников парики, запорошенные перьями, но все было напрасно. Ее силой уложили на колоду, задрали платье, и женщины ощупали ее живот окровавленными от разделки мяса руками.

— Уже, верно, на пятом месяце, — сказали они, — чтоб оно у нее из утробы вытекло, Боже всемогущий!

Одна женщина, которая за неделю до того похоронила ребенка и только-только вышла из дома после семи дней траура, вцепилась в растрепанные волосы девушки и заголосила:

— Вот тебе за моего Хаскеле, который из-за тебя, бесстыжая, лежит в могиле, вот…

Девушка кричала, вопила; наконец она вырвалась и, оставив в лавке корзину с мясом, бегом пустилась домой, на кладбище, но Авиш нагнал ее и схватил.