Жак Стефен Алексис - Деревья-музыканты

Доктор Флорансель, вероятно, разбуженный этим гамом, выскочил на балкон, сердитый, взлохмаченный, тараща покрасневшие заплывшие глаза.

— Черт вас побери! — завопил он. — Заткните свои глотки, обезьяны, лакеи, жулики, яйцеглотатели!..

И он вылил на процессию полный таз мыльной воды.

Стоило послушать, как распищались, раскудахтались все благочестивые дамы!.. Урон, однако, был не слишком велик: зная причуды доктора Флоранселя, курочки, гусыни и голубки сразу разлетелись при виде его таза. Доктору приписывали столько проделок — добрая слава лежит, а худая бежит, — что от него вечно ждали какой-нибудь каверзы. Так, например, бывая в баре мадам Тюли, он по первой же просьбе посетителей изображал походку Эфонизы Фонтен (а эта особа словно ходит босиком по битому стеклу) или же передразнивал Ноэми Дюплан, которая верещит, как придавленная цикада, или, жеманясь, вопит на невообразимом французском языке:

— Моя боюсь, моя боюсь!.. На пиано забралась ящирка!!

Надо сказать, что врач пользовался в поселке неприкосновенностью как местная достопримечательность. Никто не осмелился бы его затронуть, ибо он лечил больных, делал им уколы и клизмы, и притом чаще всего безвозмездно. Больше того, он раздавал заработанные им гроши всем беднякам Гантье, а назавтра шел обедать или выпивать к первому встречному. Всюду его принимали с распростертыми объятиями. И наконец он был отцом и покровителем всех почитателей Божественной Бутылки — самого мощного братства в этом безрадостном крае.

Что до Кокана, знаменитого в округе бродяги, то он встретил процессию залпом таких ругательств, от которых покраснели бы самые бесстыжие рыночные торговки и даже покойный отец Кередек — упокой, господи, душу этого славного кюре! То была поистине непревзойденная брань! Жандармы хотели схватить нечестивца. Кокан бросился наутек, с невероятным проворством работая ногами, изуродованными слоновой болезнью. Лапы его хлопали по дороге, как трамбовки, вздымая облака пыли. Ну и умора! Из всех окон послышались взрывы смеха. Еще не родился тот шпик, тот живодер, которому удалось бы поймать Кокана!

Плантатор Полеон Франсуа, в синих брюках для верховой езды, в красной рубашке, в развевающемся шейном платке и залихватски сдвинутой панаме, с самого утра разъезжал по городу на белом коне. Размахивая узловатой палкой с золотым набалдашником, он останавливал всех встречных и поперечных и бурно негодовал, подстрекая граждан к сопротивлению. Сесэ Додо, торговка, вернувшаяся наконец из паломничества, — на ней, как на всякой кающейся грешнице, был балахон из джутовой мешковины, черный платок на голове и черный широкий пояс, — сидела на корточках возле рынка, испуская душераздирающие вопли. Можно было подумать, что она собирается родить.

— Мщение! Мщение! — восклицала она время от времени.

А святоши в процессии надрывались:

Преподобный отец Осмен невозмутимо шествовал под балдахином, вознося вечному судье молитвы о ниспослании победы. Ведь от этой первой попытки зависел успех кампании отречения не только в районе Фон-Паризьена, но и по всей стране. Перед баром мадам Тюли, где красовалась огромная реклама: «От рома Гомес Плата не болит голова, ребята!», — толпились местные юнцы, у которых на верхней губе пробивались усики или только первый пушок. Как истые вольтерьянцы, они обсуждали вопрос о подлости священнослужителей, собиравшихся обесчестить страну. «Посмотрим, найдется ли хоть один негодяй, который согласится преклонить колени перед этим попом и дать постыдную клятву!» Подальше находилась методистская воскресная школа. Вдруг ученики в противовес процессии громко запели старинную молитву, исполненную душевного мира и кротости:

По выходе из поселка ряды верующих смешались, так как в середину шествия попало несколько камней.

— Спокойствие, бог победит! — визгливым голосом крикнула Ноэми Дюплан.

Впрочем, ничего серьезного не случилось — по-видимому, это было выступление одиночек. Шествие двинулось по дороге, которую в этом году рано украсила цветами расшалившаяся весна. Верующие шли под сплетением ветвей и буйных побегов, вызванных к жизни брожением щедрых соков земли; птицы, напуганные псалмами, гимнами и молитвами, разлетались во все стороны и кружили по небу, чтобы унестись прочь от процессии, направлявшейся к поселку Бонне.