Жак Стефен Алексис - Деревья-музыканты

Но, разумеется, ничего подобного Бардиналь вслух не произносил. Он держался крайне почтительно, даже раболепно, всегда сообщал все необходимые сведения, зажигал свечи, снимал нагар, скромно покашливал — словом, играл свою роль превосходно.

Как-то раз, составляя опись церковного имущества, Диожен увидел на столе маленький ящик картотеки с какими-то карточками.

— А здесь что такое? — спросил он Бардиналя.

— Запись исповедей, отец Диожен...

Диожен вытащил наугад первую попавшуюся карточку и прочитал:

МАДАМ КЛОДИО НЕПОМЮСЕН:

22 дек. ……….0,50 гурда

27 янв. ……….6 яиц

27 фев. ……….в кредит

5 марта ………1 гурд

Диожен кашлянул и быстро, не дочитав до конца, сунул карточку на место. Растерянный и задумчивый, он унес деревянный ящичек к себе в комнату.

Вот он стоит перед ним, этот ящик, на рабочем столике возле окна... Горы в это время года окутаны легкой туманной дымкой. Скоро пойдет дождь. Он начнется внезапно, безжалостно отхлещет холмы по щекам, отпляшет неистовый танец на животе равнины, а потом бесшумно спасется бегством, оставляя за собой изнеможенную мягкую землю. Господи! Какое чудовищное, зловещее нагромождение туч! Диожен расправил под столом затекшие ноги и снова взялся за перо:

«...Да, братья мои... Господь бог устал от грохота этих барабанов, от жертвоприношений в честь злых ангелов, которых он изгнал и низверг в преисподнюю. Он устал от вашего безбожия, от вашего святотатства, от ваших бесовских суеверий! Я вижу, как гнев его надвигается на вас, словно черные тучи, надвигается все ближе и ближе, и скоро разразится страшная буря над вашими головами! Ужасен гнев господень! На колени, братья мои! На колени, грешники!.. Молитесь!..»

Диожен скомкал бумагу. Вот уже в десятый раз принимается он за проповедь. Он помедлил с минуту, пытаясь стряхнуть тяжкое оцепенение, грозившее сковать все его существо, и пододвинул к себе чистый лист бумаги.

Леони наносила визиты. Она уже навестила мадам Анж Дезамо, жену сборщика налогов, и супругу землемера, Александрину Аселём. Дамы буквально засыпали ее вопросами, стараясь не показать виду, что это их страшно интересует... Так, значит, новый священник в Гантье — ее сын? И лейтенант — тоже? Собирается ли отец Осмен время от времени совершать богослужения в их городе? Почему лейтенант поселился в Фон-Паризьене, а не в Белладере? Он производит очень милое впечатление... Леони и глазом не моргнув ловко увиливала от прямых ответов. У Леони Осмен не так-то легко что-нибудь выведать!

Выходя из дома жены Вертюса Дорсиля, фон-паризьенского мэтра, она увидела маленькую Сефизу, бежавшую со всех ног ей навстречу.

— Мамзель Леони! — закричала она еще издали, завидев хозяйку. — Приехал господин Карл!

Наконец-то! Не очень-то, голубчик, торопился! Леони ускорила шаг. Она застала сыновей за весьма оживленной беседой. Лейтенант держал в руках развернутую газету.

— Ну, конечно же, он вернулся в страну! — говорил Карл. — Посмотри в газете...

— Кто? — спросила Леони.

Карл поцеловал ее.

— Ну и жара! — сказала Леони, садясь в кресло и тяжело дыша. — Кто вернулся в страну? О ком вы говорите?

— Да о Пьере Румеле!

— Пьер Румель?

— Он самый, мама... Да ну же! Коммунист!

— Коммунист? Кто же он такой!..

— Разве не помнишь? О Пьере Румеле много говорили во время забастовок 1929 года. Послушай-ка: «...Мы приняли в нашей редакции известного публициста и писателя Пьера Румеля, который, как мы уже сообщали, только что вернулся на родину после многолетнего пребывания за границей. Вместе с Пьером Румелем нас посетил выдающийся мексиканский поэт Рубен Гарсиа Кардонья. Вчера, после пресс-конференции в клубе «Энтрепид», Рубен Кардонья и наш друг Пьер Румель были избраны почетными председателями этого интересного кружка молодой гаитянской интеллигенции, знаменитый мексиканский поэт очарован нашей страной и предполагает совершить поездку...»

— Карл, дорогой мой, — прервал его Эдгар, — успокойся немного... тысяча девятьсот двадцать девятый год с его забастовками давно канул в Лету! Пьер Румель — видная фигура, никто не спорит, но из-за крайних своих идей он в любой момент может угодить в тюрьму, если только не на виселицу... Уж поверь мне, у нас сумеют держать в узде всех этих правдолюбцев.

— Как? И это говоришь ты, Эдгар?! А я думал, тебе будет приятно узнать о возвращении твоего прежнего кумира...

— Что было, то прошло, Карл. С несбыточными мечтами покончено! Ведь я-то не поэт!..