Жак Стефен Алексис - Деревья-музыканты

— ...Да говорят же тебе: оборотни!

— Оборотни?..

— Вот опять, опять, слева по борту!.. Оборотни! Гляди, гляди!

— Оборотни?..

— Экий безмозглый парень! Да ты с луны, что ли, свалился? Неужто ни разу про оборотней не слыхал? Днем — такие же люди, как мы с тобой, а ночью — оборотни. А все почему? Во что бы то ни стало разбогатеть хотят... Они не кривляются, как другие колдуны, у кладбищ, и не выплясывают на перекрестках, и не подстерегают христиан возле церквей, — а просто ловят рыбу... Как настанет вечер — и не какой-нибудь особенный, а самый обыкновенный вечер, — они мигом стянут с себя всю кожу, как перчатку, спрячут где-нибудь в доме, ну, скажем, за кувшином с водой, — и улетят. Как птицы. Всякие заклинания знают и могут поймать любую рыбу, самую что ни на есть лучшую. Сколько угодно наловят, стоит им только окунуть в море хвост... Да, да, свой хвост!..

И впрямь, то здесь, то там встают над водой призрачные облачка пара, словно сотканные из света и тени; они колышутся, пляшут под лучами луны и вдруг рассыпаются искрами в сыром теплом воздухе.

Рыбачьи лодки стоят на якоре в речном устье, тесно прижавшись друг к другу. Порой над ними проносится шорох, точно шелестит бумага.

Наступает ночь. Рыбаки завернулись в камышовые циновки, укрыли свое иссеченное морскими брызгами, разбитое усталостью тело и, посасывая последний кусочек сахарного тростника и делая последнюю затяжку, отдаются в дремоте очарованию ночи и волшебных сказок карибских широт. У каждого сердце готово поверить в любое чудо, слипающиеся глаза околдованы тысячью и одним миражем, в голове звенят сотни легенд... И наконец мечтатели погружаются в сон.

Земля сыновей и дочерей Гаити сверкает немыслимой россыпью чудес, и трудно поверить, что среди такой красоты могут пустить корни горе и нищета. Столько ослепительных красок вспыхивает и расцветает со всех сторон, что сказочное, сверхъестественное неудержимо бьет ключом из почвы, из неба, из воздуха, сливаясь в мир живой, правдоподобный и зримый.

Остров Гаити, обманчивый рай земной, преисполнен великолепия, дающего крылья самым дерзким мечтам.

Вон там, вдали, вереницей тянутся в соседний городок крестьяне; на плечах у них — тяжелая ноша, но шаг упруг и благородна осанка.

А там, подгоняемый пятками юной наездницы, семенит осел; вытянув шею, он долго и старательно ревет в бледнеющем сумраке.

В городе, торопясь к заутрене, уже встают богомольные старухи.

На заре в голубом тумане портов Сен-Марка и Пор-де-Пе, Пти-Гоава и Капа бегают по сходням грузчики и, обгоняя друг друга, спешат наполнить тяжелыми гроздьями бананов черные трюмы судов.

Страшная одноглазая баракуда из Сен-Луи-дю-Сюд выходит на охоту. Среди древних затонувших пушек форта Оливье и Английского форта торжественно и невозмутимо, чуть шевеля плавниками, проносит она сквозь белую листву кораллов свое длинное синеватое тело. Будто принимая парад, оглядывает она стайки рыбок-«докторов», которые снуют в поисках корма меж коралловых веток, неутомимо ведя бесконечные ученые споры. Баракуда ждет.

В долине Кюль-де-Сак, повинуясь звенящему голосу карибского ветра, легкие волны, пробегающие по зарослям тростника, меняют направление и устремляются в сторону моря.

Дети гаитянской земли вновь принимаются за свой тяжкий труд; а иные спят, иные еще танцуют, иные уже поют. Древняя каравелла нашей истории, старинный корабль морского бога Агуэ Арройо, скажи, куда, к каким берегам влечешь ты в это новорожденное утро конкистадоров новых времен, их послушную челядь и беспокойных сыновей трех рас и бог весть скольких цивилизаций?..

Два часа дня. Высунешься из-под навеса — и вмиг тебя ослепит, ошеломит, испечет. Неистовое солнце исходит жаром, разливает волны огня, низвергает неоновый дождь, отражаясь в охровой пыли улиц. Брызги лучей рассыпают сверканье, как булавки, зажатые во рту портнихи; серебристо-синий плащ неба, искрясь, опускается к земле где-то за косой вершиной Сторожевого Холма; точно в ознобе, вздрагивает листва, опаленная зноем.

Забившись в угол винной лавки госпожи Леони Осмен, маленькая Сефиза дрожала от страха; она никак не могла прийти в себя: очень уж в страшном припадке ярости только что билась ее хозяйка. Леони и прежде славилась уменьем весьма эффектно проявлять свой гнев, но такого, как сегодня, с ней, пожалуй, еще не случалось. Чтобы облегчить душу, чтобы хоть на миг перевести дыханье, когда от диких воплей горло сжимают спазмы, мамзель Леони могла обрушить на свою тринадцатилетнюю служанку целый град затрещин и оплеух; Сефиза хорошо это знала. Правда, хозяйка, видит бог, вовсе не злая и только в редкие минуты ярости колотит ее, — но тогда уж держись: из-за пустяка набросится с кулаками.