Гилберт Честертон - Наполеон Ноттингхильский

– Идем,– безмятежно подтвердил Баркер.– Окажется он тираном – что ж, зато он обуздает добрую сотню тиранов. Окажется циником – будет править с толком, блюсти свой интерес. А преступником он если и окажется, то перестанет быть, получив власть взамен бедности. Выходит, с помощью деспотизма мы избавимся от одного преступника и опять-таки слегка обуздаем всех остальных.

Никарагуанский старец наклонился вперед со странным выражением в глазах.

– Моя церковь, сэр,– сказал он,– приучила меня уважать всякую веру, и я не хочу оскорблять вашу, как она ни фантастична. Но вы всерьез утверждаете, что готовы подчиниться случайному, какому угодно человеку, предполагая, что из него выйдет хороший деспот?

– Готов,– напрямик отвечал Баркер.– Пусть человек он нехороший, но деспот – хоть куда. Ибо когда дойдет до дела, до управленческой рутины, то он будет стремиться к элементарной справедливости. Разве не того же мы ждем от присяжных?

Старый президент усмехнулся.

– Ну что ж,– сказал он,– пожалуй, даже и нет у меня никаких особых возражений против вашей изумительной системы правления. Которое есть – то глубоко личное. Если б меня спросили, согласен ли я жить при такой системе, я бы разузнал, нельзя ли лучше пристроиться жабой в какой-нибудь канаве. Только и всего. Тут и спору нет, просто душа не приемлет.

– По части души,– заметил Баркер, презрительно сдвинув брови,– я небольшой знаток, но если проникнуться интересами общественности…

И вдруг мистер Оберон Квин так-таки вскочил на ноги.

– Попрошу вас, джентльмены, меня извинить,– сказал он,– но мне на минуточку надо бы на свежий воздух.

– Вот незадача-то, Оберон,– добродушно заметил Ламберт,– что, плохое самочувствие?

– Да не то чтобы плохое,– отозвался Оберон, явно сдерживаясь.– Нет, самочувствие скорее даже хорошее. Просто хочу поразмыслить над этими дивной прелести словами, только что произнесенными «Если проникнуться…– да-да, именно так было сказано,– проникнуться интересами общественности…» Такую фразу так просто не прочувствуешь – тут надо побыть одному.

– Слушайте, по-моему, он вконец свихнулся, а? – вопросил Ламберт, проводив его глазами.

Старый президент поглядел ему вслед, странно сощурившись.

– У этого человека,– сказал он,– как я понимаю, на уме одна издевка. Опасный это человек.

Ламберт от смеха чуть не уронил поднесенную ко рту макаронину.

– Опасный!– хохотнул он.– Да что вы, сэр, это коротышка-то Квин?

– Тот человек опаснее всех,– заметил старик, не шелохнувшись,– у кого на уме одно, и только одно. Я и сам был когда-то опасен.

И он, вежливо улыбаясь, допил свой кофе, поднялся, раскланялся, удалился и утонул в тумане, снова густом и сумрачном. Через три дня стало известно, что он мирно скончался где-то в меблированных комнатушках Сохо [15].

А пока что в темных волнах тумана блуждала маленькая фигурка, сотрясаясь и приседая,– могло показаться, что от страха или от боли, а на самом деле от иной загадочной болезни, от одинокого хохота. Коротышка снова и снова повторял как можно внушительней: «Но если проникнуться интересами общественности…»

– У самого моря, за палисадничком чайных роз,– сказал Оберон Квин,– жил да был пастор-диссидент, и отродясь не бывал он на Уимблдонском теннисном турнире. А семье его было невдомек, о чем он тоскует и отчего у него такой нездешний взор. И однажды пришлось им горько раскаяться в своем небрежении, ибо они прослышали, что на берег выброшено мертвое тело, изуродованное до неузнаваемости, но все же в лакированных туфлях. Оказалось, что это мертвое тело не имеет ничего общего с пастором; однако в кармане утопленника нашли обратный билет до Мейдстоуна [16].

Последовала короткая пауза; Квин и его приятели Баркер и Ламберт разгуливали по тощим газонам Кенсингтон-Гарденз [17]. Затем Оберон заключил:

– Этот анекдот,– почтительно сказал он,– является испытанием чувства юмора.

Они пошли быстрей, и трава у склона холма стала погуще.

– На мой взгляд,– продолжал Оберон,– вы испытание выдержали, сочтя анекдот нестерпимо забавным; свидетельство тому – ваше молчание. Грубый хохот под стать лишь кабацкому юмору. Истинно же смешной анекдот подобает воспринимать безмолвно, как благословение. Ты почувствовал, что на тебя нечто нисходит, а, Баркер?

– Я уловил суть,– не без высокомерия отозвался Баркер.

– И знаете,– с идиотским хихиканьем заявил Квин,– у меня в запасе пропасть анекдотов едва ли не забавнее этого. Вот послушайте.