Гилберт Честертон - Наполеон Ноттингхильский

– И вот эта желтая бумага,– начал он с нарочитым дружелюбием,– и красная тряпка…

– Желтая бумага и красная тряпка [11],– величавей величавого возвестил дель Фуэго,– это наши цвета, символика Никарагуа.

– Но Никарагуа,– смущенно проговорил Баркер,– Никарагуа более не… э-мм…

– Да, Никарагуа покорили [12], как были покорены Афины. Да, Никарагуа изничтожили, как изничтожили Иерусалим,– возвестил старец с несуразным восторгом.– Янки, германцы и другие нынешние давители истоптали Никарагуа, точно скотские стада. Но несть погибели Никарагуа. Никарагуа – это идея.

– Блистательная идея,– робко предположил Оберон Квин.

– Именно,– согласился чужеземец, подхватывая слово.– Ваша правда, великодушный англичанин. Блистательная идея, пламенеющая мысль. Вы, сеньор, спросили меня, почему, желая узреть цвета флага моей отчизны, я оторвал клок бумаги и окрасил кровью платок. Но не издревле ль освящены значением цвета? У всякой церкви есть своя цветовая символика. Рассудите же, что значат цвета для нас,– подумайте, каково мне, чей взор открыт лишь двум цветам,– красному и желтому. Это двуцветное равенство объединяет все, что ни есть на свете, высокое и низкое. Я вижу желтую россыпь одуванчиков и старуху в красной накидке, и знаю – это Никарагуа. Вижу алое колыханье маков и желтую песчаную полосу – и это Никарагуа. Озарится ли закатным багрянцем лимон – вот она, моя отчизна. Увижу ли красный почтовый ящик на желтом закате – и сердце мое радостно забьется. Немного крови, мазок горчицы – и вот он, флаг и герб Никарагуа [13]. Желтая и красная грязь в одной канаве для меня отраднее алмазных звезд.

– А уж ежели,– восторженно поддержал его Квин,– ежели к столу подадут золотистый херес и красное вино, то придется вам хочешь не хочешь пить и то, и другое. Позвольте же мне заказать бургундского, чтобы вы, так сказать, проглотили никарагуанский флаг и герб нераздельные и вместе взятые.

Баркер поигрывал столовым ножом и со всей нервозностью дружелюбного англичанина явно собирался что-то высказать.

– Надо ли это понимать так,– промямлил он наконец, чуть покашливая,– что вы, кх-кхм, были никарагуанским президентом в то время, когда Никарагуа оказывала… э-э-э… о, разумеется, весьма героическое сопротивление… э-э-э…

Экс-президент Никарагуа отпустительно помахал рукой.

– Говорите, не смущаясь,– сказал он.– Мне отлично известно, что нынешний мир всецело враждебен по отношению к Никарагуа и ко мне. И я не сочту за нарушение столь очевидной вашей учтивости, если вы скажете напрямик, что думаете о бедствиях, сокрушивших мою республику.

Безмерное облегчение и благодарность выразились на лице Баркера.

– Вы чрезвычайно великодушны, президент.– Он чуть-чуть запнулся на титуле.– И я воспользуюсь вашим великодушием, дабы изъявить сомнения, которые, должен признаться, мы, люди нынешнего времени, питаем относительно таких пережитков, как… э-э-э… независимость Никарагуа.

– То есть ваши симпатии,– с полным спокойствием отозвался дель Фуэго,– на стороне большой нации, которая…

– Простите, простите, президент,– мягко возразил Баркер.– Мои симпатии отнюдь не на стороне какой бы то ни было нации. По-видимому, вы упускаете из виду самую сущность современной мысли. Мы не одобряем пылкой избыточности сообществ, подобных вашему; но не затем, чтобы заменить ее избыточностью иного масштаба. Не оттого осуждаем мы Никарагуа, что Британия, по-нашему, должна занять его место в мире, его переникарагуанить. Мелкие нации упраздняются не затем, чтобы крупные переняли всю их мелочность, всю узость их кругозора, всю их духовную неуравновешенность. И если я – с величайшим почтением – не разделяю вашего никарагуанского пафоса, то вовсе не оттого, что я на стороне враждебной вам нации или десяти наций: я на стороне враждебной вам цивилизации. Мы, люди нового времени, верим во всеобъемлющую космополитическую цивилизацию, которая откроет простор всем талантам и дарованиям поглощенных ею народностей и…

– Прошу прощения, сеньор,– перебил его президент.– Позволю себе спросить у сеньора, как он обычно ловит мустангов?

– Я никогда не ловлю мустангов,– с достоинством ответствовал Баркер.

– Именно,– согласился тот. – Здесь и конец открытому вами простору. Этим и огорчителен ваш космополитизм. Провозглашая объединение народов, вы на самом деле хотите, чтобы они все, как один, переняли бы ваши обыкновения и утратили свои. Если, положим, араб-бедуин не умеет читать, то вы пошлете в Аравию миссионера или преподавателя; надо, мол, научить его грамоте; кто из вас, однако же, скажет: «А учитель-то наш не умеет ездить на верблюде; наймем-ка бедуина, пусть он его поучит?» Вы говорите, цивилизация ваша откроет простор всем дарованиям. Так ли это? Вы действительно полагаете, будто эскимосы научатся избирать местные советы, а вы тем временем научитесь гарпунить моржей? Возвращаюсь к первоначальному примеру. В Никарагуа мы ловим мустангов по-своему: накидываем им лассо на передние ноги, и способ этот считается лучшим в Южной Америке. Если вы и вправду намерены овладеть всеми талантами и дарованиями – идите учитесь ловить мустангов. А если нет, то уж позвольте мне повторить то, что я говорил всегда – что, когда Никарагуа цивилизовали, мир понес невозместимую утрату.