Илья Чернев - Семейщина

— Нет! — не раз стискивал он зубы, — от Красной Армии меня оторвали — от этого не оторвете! Своего добьюсь!

Вот так же было и сейчас. И Никишка не заметил, как смял в комок московское письмо…

«Да-а… — шагая с почты домой, размышлял он, — зима эта будет последняя здесь. Весной — в Москву. А ежели не весной, то… на выставку пошлют, — все равно не вернусь. Годик-другой шофером поезжу, наймусь куда-нибудь… подучусь… братан поможет, а там — полетим…»

Никишке казалось, что он принимает окончательное решение. Груне с Петрунькой в этих мечтах отводилось скромное место. Он возьмет их с собою, на харчи он всегда заработает, а там видно будет. Пусть Грунька сидит пока, нянчится с мальцом, растит его.

— Там поглядим, как дальше, — прошептал он…

В декабре, когда в далекой Москве отгремели пронесшиеся от моря и до моря величавые слова новой конституции, Никишка услышал в клубе МТС радиопередачу из столицы. Чей-то дружеский голос призывал молодежь великой страны дать ей полтораста тысяч летчиков.

— Полтораста тысяч… ого! — загорелись Никишкины глаза. — Вот когда и мне в стае соколов место найдется…

В начале нового, тридцать седьмого года, собираясь в родные края, к себе на чикойский молибденовый рудник, — истекал срок его командировки, — инженер Михаил Андреич получил в Москве новое письмо от брата. Никишка подробно описывал страду, — комбайны работали хорошо, молотьба шла в самом лучшем виде, вот только скирдовка вначале немного затянулась, и урожай нынче — куда с добром. Никишка сообщал, что его премировали патефоном, что ручные часы он получил и премного благодарен, а брат, председатель Изот, тоже купил часы-ходики, повесил их на стену около шкафа и теперь, значит, в избе у них двое часов…

Но это были не главные новости: большая половина письма была отведена Анохе Кондратьичу. «Батька жег на полях солому из-под комбайнов, — писал Никишка. — Придя домой, старик взялся за обычное свое дело: стал ладить грабли для бригады. Так он проработал весь день до самой ночи. В половине первого ночи он залез на печку, где сушилась пшеница, помешал ее, слез, лег на кровать. И минут через пять послышался тяжелый хрип! Мать с Грунькой испугались, мы подскочили. Мать стала будить, закричала: „Батька, батька!..“ А он — уже упокоился, как лежал, так и помер… будто спит. Мне отца жалко. Отец был хороший, очень хозяйственный. Но ничего не поделаешь! Я считаю: он умер хорошей легкой смертью, не хворал, не маялся… Тихая смерть!..»

Андреич ответил письмом, полным сочувствия, сообщил, что скоро приедет…

Через год нетерпеливая Никишкина мечта осуществилась. Очкастый Андреич захватил его документы с собою в столицу, и передового тракториста зачислили в летную школу.

Никишка стал готовиться в далекий путь. Что ему теперь, какие помехи могут его удержать? Нет никаких помех! Петрунька подрос, Грунька достигла на тракторе второго места по району, премирована, премирован опять и он, Никишка, занял первое место, не дал женке обскакать себя — восемьсот пятьдесят трудодней, и каждый по десяти кило весом! Одного этого хлеба хватит старухе матери на два года, не говоря уже о деньгах, о Груниных да Изотовых заработках. Изот собирается жениться, уже невесту себе высмотрел — молоденькую учительницу-комсомолку. Все же Грунька пусть остается пока дома, работает — он, Никишка, должен сперва обосноваться на новом месте как следует…

С легким сердцем уедет Никишка учиться. Дома всё в исправности. Да и кругом справная наладилась жизнь. Сестра Фиса — передовая стахановка животноводства, сестра Лампея — бессменная руководительница детских яслей, и весело звучат ее песни на тракте и Краснояре в часы досуга. Зять Епиха хоть и покашливает, но по-прежнему неутомим, весел, всему делу голова. Красные партизаны купили уже третий грузовик, закоульцы тоже выписали машину… Расцветает совхоз «Эрдэм», что по-бурятски означает — просвещение, наука, культура. И подлинно: культура пришла на Тугнуй, в улусы… Снова после долгих лет зашевелился народ на шоссейке, у бугров желтого хряща, уже проросшего травою: летом непременно пройдет здесь широкая прямая дорога и побегут по ней автомобили в Мухоршибирь, в Петровский завод, туда и сюда. А в Заводе-то что делается! Растут и растут белые корпуса нового завода-исполина. И впервые, может, за триста лет спустили воду из заводского пруда, чтоб почистить, расширить его, — даже чудно смотреть, как по сухому дну бродят коровы.