Илья Чернев - Семейщина

— Вот как! — удивился Федот и, помолчав, добавил: — И то сказать: давно я на деревню не выезжал.

— А тетку Ахимью, ее славных зятьев и сыновей ты забыл? Один Изот чего стоит! Разве это плохая родня? Таким братанам любой позавидует. А покойный твой дядя Андрей и сын его инженер?.. Как могучее дерево, разросся род старого Финогеныча.

Федот тихо поглаживал пролысину, изумленно таращил светлые свои глаза: «Всё-то он об нас, мужиках, проведал. Памятливый, будто и сам родня всем».

Долго после отъезда Полынкина гуторили Федот с Еленой о нежданно свалившемся на них счастье, подсчитывали, сколько отвалят им, — обошьют они голопузых ребятишек, обуют, выбьются из беспросветной нужды, — дивились нечаянному чудесному закону.

Хороши осенние утренние зори на Тугнуе! Солнце еще не вставало, а восток уж зарделся трепетным теплым румянцем. Легкие туманы в низинах дрогнули и, клубясь и растекаясь белыми прядями в прозрачном воздухе, покинули землю. Ночные тени бесшумно и воровато скользнули на запад — к Майдану. И вдруг золотые стрелы пронизали весь видимый мир. Вот они притронулись к вершинам сосенок и березок на Майдане, и лесок стал зеленее. Вот они легли на умытые росою поля, и вспыхнули ярым воском громадные пшеничные клади у молотилок…

Уборка началась с неделю тому назад. На Модытуе, в бескрайнем степном разливе, оставляя за собою широченные щетинистые прокосы, плавали в хлебах высокие комбайны, на Стрелке трещали жатки, за ними шли удалые вязальщицы, и бегал от звена к звену с саженкой в руках бригадир Карпуха Зуй… Повсюду в полях, залитых осенним солнцем, весело кипела спорая работа.

Незадолго до начала уборки выпал обильный дождь.

— Теперича этот дождь ни к чему, — говорили старики. — Что бы ему на месяц раньше… без толку сейчас, поливай не поливай…

Знатный бессменный полевод и опытник Мартьян Яковлевич не разделял стариковских опасений: он верил в урожай, в победу науки над слепыми силами природы. Разве ничего не стоит добротная машинная обработка земли весною? Разве даром посеяли красные партизаны и закоульцы по его, Мартьянову, совету не одну сотню га новым сортом пшеницы, проверенным, не боящимся ни заморозков, ни засухи? Разве зря старался он летом, в жару, самолично во главе небольших ударных звеньев выходил на прополку, кое-где подводил даже воду Тугнуя и Дыдухи к ближайшим участкам? А только в этом году введенные севообороты? А добротная зябь, а навоз, который еще так недавно попусту гнил за околицей, десятилетиями опоясывая деревню бурыми грязными холмами? А посев сортовыми семенами, навозная жижа, агроминимум?.. Нет, он, Мартьян, не станет тужить понапрасну! И, вспоминая прошлогодний холод и ненастье, Мартьян Яковлевич говорил, объезжая поля верхом:

— И в холод и в бездождье — все едино своего добились. Прищурившись, он глядел на необозримые массивы своего колхоза:

— Чуть-чуть и прихватило жаром кое-где… при дорогах засушило… А все же — добились! Урожай!

Вершный он встречал где-нибудь вдали от деревни неугомонного самокатчика Изота.

— Ну, как, дядя Мартьян?

— Да я думаю: ничо, паря Изот, ладно.

— Я того же мнения.

И оба они, глядя друг на друга, весело сверкали глазами…

Уборка началась, и председателя Изота можно было встретить у крытых токов, у молотилок, у комбайнов, на станах бригад — в самых дальних углах Тугнуя. Он всюду помогал устранять неполадки, давал дельные советы, не мешал, впрочем, ни Грише, ни Епихе, ни кому другому из колхозных руководителей. Он советовался с Гришей и Домничем, а не действовал через их голову, не распоряжался… В полевых избах Изот пособлял комсомольцам выпускать стенные газеты. Сельский почтальон зачастую разыскивал председателя где-нибудь в бригаде, вручал свежие номера «Известий» и «Правды», — Изот тут же, в часы отдыха, читал артельщикам последние новости.

…Быстро шла уборка, росли у молотилок высоченные хлебньм клади, зерно из-под комбайнов отвозили на машинах и на телегах в ящиках. И уже прикидывали артельные счетоводы:

— Не меньше семи-восьми кило трудодень нынче потянет.

После недолгого ненастья снова сияло горячее солнце, радовал глаз освеженный, ослепительный Тугнуй, на Майдане и на придорожных перелесках ярким багрянцем и желтизною подернулся лист, — будто цветастым красивым платком, в котором смешались все оттенки, от кирпично-красного, малинового до лилового и бледно-оранжевого, прикрывала природа свою голову от холодных ночных дуновений.