Кальман Миксат - Том 2. Повести

В обычное время стали собираться завсегдатаи. Хозяйка «Павлина» деловито суетилась вокруг них в хрустящих юбках и с неизменной улыбкой в уголках рта. Шипширица колотила по клавишам пианино в своей комнате, — словом, ничто не свидетельствовало о происходившей здесь вчера баталии. Только клетка попугая стояла пустой. Если бы публиковались военные сводки о таких баталиях, то теперь она звучала бы так: «Потери: один раненый и один убитый». Раненым был господин Тивадар Дружба, убитым — попугай. Госпожа Манушек в пылу боя схватила попугая, свернула ему шею и швырнула на улицу вслед, убегавшему Манушеку. Уличные ребятишки подобрали жертву супружеского раздора, ощипали его красивые зеленые и красные перья и украсили ими свои шляпы.

Большая часть посетителей уже знала о случившемся. Тихонько перешептываясь, они высказывали свои сожаления по адресу Манушека. Кое-кто даже ехидно спрашивал:

— А что, разве нашего дружка Винце нет дома?

Госпожа Манушек только этого и ждала. Она не собиралась делать тайны из случившегося.

— Нет, нет, — затараторила она, — господину Манушеку здесь больше не бывать!

Приблизившись к столику и подбоченясь, она, понизив голос, принималась сообщать интимные подробности:

— Выдала я ему белый билет. Скатертью дорога. Он не нашего круга человек. Пусть себе идет куда глаза глядят.

Завсегдатаи с жадностью ловили ее слова. Кое-где изредка раздавались голоса сожаления:

— Эх-хе-хе, несчастный Винце!

— И верно, несчастный он человек, — подхватывала хозяйка. — Ведь мне и самой его жалко. Он был неплохим мужем, мне тоже больно, поверьте. Но я мать. Прежде всего мать, которая живет только ради своей дочери. Каждое биение моего сердца принадлежит ей, моей шипширице. Я была счастлива с Манушеком, отрицать нельзя. Но будущее дочери оказалось в опасности. Он опустошил дом, тащил все, а сам — хоть бы соломинку прибавил. То крохотное приданое, которое я наскребла своей дочери, иссякало, таяло, как масло на ладонях у королевских лакеев. Дармоед в доме — вреднее моли. Нет, это так дальше не могло продолжаться. Жена простила бы ему, ведь я любила Манушека (она в меру покраснела и опустила свои кроткие очи), но мать взбунтовалась. И, конечно, мать должна была победить. Я прогнала его, так как не имею права быть счастливой сама, если мое счастье стоит будущего дочери. Я собралась с духом и выпроводила Манушека на все четыре стороны. Люди могут говорить, что им вздумается, но бог не даст меня в обиду.

Она скрестила на груди руки, на ее глазах показалось несколько слезинок.

Завсегдатаи, скрывая свои чувства, думали каждый о своем, но Млиницкий не в силах был сдержаться:

— Ах, какая мать, какая мать! В жизни такой не видел. В самом деле, она заслуживает быть причисленной к лику святых.

И у него зародился план: на свои средства изобразить хозяйку «Павлина» с ореолом вокруг головы и преподнести ей в день именин.

— Эй, нет ли здесь календаря, никто не видел, где календарь? Дайте посмотреть, когда день Франциски.

К сожалению, календаря под руками не оказалось, и гениальному замыслу не суждено было осуществиться, как и многим другим планам Млиницкого, которые, однако, хоть и не претворялись в действительность, но все же производили эффект.

Господин Дружба вскоре снова вернулся в «Павлин», но смотрел на все окружающее уже не теми глазами, как год назад. Ягодовская и теперь была пригожа и опрятна, но эмаль поэтичности слетела с нее. С замиранием сердца Дружба представлял себя на месте Винце Манушека в тот злополучный послеобеденный час.

С того самого времени он оценивал все события с точки зрения философа. Но какие могли быть события в тех местах? Так пустяки, нелепости. Иногда Ковик задавался целью получить ответ на какой-нибудь неожиданный вопрос:

— Разве бывает такое ремесло, которое можно было бы забыть, если ты его когда-то освоил? Почему все знает тот, кто ничему не учился, а тот, кто специально изучал какое-то дело, не знает ничего? Я говорю о колбасниках, которые нипочем не сделают хороших сосисок и колбас, тогда как все другие умеют это. То же самое можно сказать и о приготовлении пищи. Любая крестьянка умеет великолепно готовить, если захочет, но на тысячу поваров, может быть, лишь один готовит хорошо.

Об этом шел диспут на протяжении многих дней, регент церковного хора стучал по столу:

— До чего ж это мудреная штука! Никакой логики и тем не менее сущая правда! С ума можно сойти.