Рене Баржавель - Девушки и единорог

Сэр Джон вздохнул. Он сказал:

— Полагаю, что мы должны согласиться. Мы очень давно не посещали Гринхолл. Я с удовольствием побываю в празднично украшенном старом доме.

— Разумеется, — согласилась с мужем леди Гарриэтта. — Боже мой! Ведь нам нужно будет сшить бальные платья! У нас на это не будет времени! Гризельда! Мы должны поговорить с Молли, чтобы она попросила свою мамашу помочь нам!

— Ах, да, Гризельда! — спохватился сэр Джон. — В письме тетки Августы есть несколько слов и для тебя. Она сообщает, что на некоторое время твои прогулки на автомобиле прекращаются, так как ее шофер уехал.

Гризельда почувствовала, что ее сердце остановилось. Потом оно, спотыкаясь, возобновило работу и даже вернулось к прежнему ритму, правда, немного ускоренному. Так всегда было с мотором, когда Шаун подгонял его после очередного каприза.

Когда Шаун.

Шаун! Шаун! ШАУН!

Она хотела вскочить, побежать куда-то, выкрикивая его имя, призывать его, обращаясь ко всем сторонам света, звать его, звать, звать. Но она смогла всего лишь задать вопрос, задать его автоматически, без малейшей надежды.

— Уехал?.. Интересно, куда?..

— Я не знаю… Он покинул Гринхолл и куда-то уехал. Разумеется, тетка ищет другого шофера. Но его не так легко найти.

— Какая жалость! — сказала леди Гарриэтта, обращаясь к Гризельде. — На тебя так благотворно влияли прогулки на автомобиле!..

Гризельда резко захлопнула за собой дверь и повернула ключ в замочной скважине. Затем, не сходя с места, резко сорвала с себя юбку и корсаж, так старательно выбранные для прогулки, и отшвырнула их в сторону, словно они обжигали руки. После этого бросилась ничком на постель, уткнувшись лицом в подушку. Он уехал! Он поймал ее на слове. «Больше никогда!» Можно подумать, что эти слова что-то значили! Он не попытался снова повидаться с ней, продолжить разговор. Может быть, ему удалось бы переубедить ее, в конце концов! Америка? Почему бы и нет? Действительно. Продавать велосипеды?.. Может быть, в Америке нашлось бы для нее и другое занятие!..

Если бы он действительно любил ее, он бы не уехал так поспешно, даже не попытавшись увидеться с ней.

До этого момента она никогда не сомневалась в искренности Шауна. Она никогда не приставала к нему с вопросами. Видела в нем то же стремление, ту же силу, толкавшую ее к нему. Никто не сомневается в ветре, в приливе, в буре, в силе, заставляющей листву распускаться весной. Она верила его глазам, его рукам, радости, которую он вызывал в ней и в себе, радости, великой и чистой, как небо или море. Была уверена, что в мире нет другой женщины, с которой он мог бы оставаться таким свободным, таким сильным, таким жизнерадостным, как с ней — и она с ним, — в царстве травы, в зеленом мире, убежище любви. Чтобы достичь взаимопонимания, им было достаточно взглянуть друг на друга или взяться за руки. Но они понимали друг друга и в разговоре. Они смеялись по одному и тому же поводу, над одними и теми же словами или ситуациями. Или так, без всякого повода.

Она не могла представить, что может позволить поцеловать кончик своего пальчика любому другому мужчине, кроме него. Одна мысль об этом бросала ее в дрожь. Она съежилась на украшенном кружевами покрывале и спрятала голову под подушку. Какой ужас! Она разделась догола перед ним! Для него! Но это было так просто сделать перед ним, это было так прекрасно. Перед смотревшими на нее серыми глазами. Серыми глазами, голубевшими, когда небо становилось голубым. Обнаженная вместе с ним в обнаженном мире, обнимавшем их.

Уехал. Он прав: это не могло продолжаться. Она не захотела задуматься, ей было слишком хорошо, у нее был Сент-Альбан и у нее был Шаун, она была счастлива и спокойна, надежно устроившись в своем доме, словно в уютном кресле перед камином. Но обжигавшим ее пламенем был Шаун.

Это неправда, что ты не любишь меня! Ты всю жизнь будешь жалеть, что уехал от меня! Но как я? Что будет со мной? Я осталась разорванной на две половинки, и одна половинка меня исчезла! Теперь я умру.

— Какой я стала идиоткой! — громко произнесла Гризельда. Она вскочила и заходила взад и вперед по комнате, стараясь обрести свое обычное хладнокровие. Если он уехал — что ж, значит, он уехал. Это многое упрощает. Теперь она вернется к прежней спокойной жизни.

Подойдя к зеркалу, она остановилась и вгляделась в свое отражение. Из зеркала на нее смотрело чужое лицо с глазами, пустыми, словно распахнутые окна, уставившимися в пустоту. И такая же пустота была и за ними, в голове.