Рене Баржавель - Девушки и единорог

— Покрышки сильно изношены. Сэр Лайонель заказал новые, но неизвестно, когда они прибудут. Не знаю, сколько еще можно проехать на старых, и я не представляю, как долго проработает мотор до серьезной поломки. Не знаю, как долго мы сможем скрываться от любопытства окружающих. Мне также не известно, как долго твои родители не будут замечать ничего странного в твоих продолжительных прогулках.

Он выпрямился и повернулся к ней.

— Единственное, что я знаю наверняка, так это то, что теперешнее положение дел не может продолжаться, оно не должно продолжаться, это невозможно.

— Замолчи!.. Почему ты так говоришь?

— Ты знаешь, что это правда. Единственное, что может соединять нас в этом мире, — это автомобиль. Стоит лопнуть какому-нибудь болту, и мы больше не сможем встречаться.

— Это неправда!

Она была в ужасе, она не хотела ничего слышать. Подавив рыдание, она попыталась обнять его, но Шаун отступил и сказал:

— Осторожней! Здесь нас могут увидеть, мы слишком близко. И у меня грязные руки.

Он склонился над камерой, наложил на прокол новую заплатку и стал собирать колесо. Он продолжал говорить, не глядя на Гризельду:

— Я достаточно долго любил тебя, скрываясь, как вор. Если я ничего не значу для тебя, неважно, пусть продолжается так, как продолжается, тем хуже для меня. — Он повернулся к ней и почти выкрикнул: — Но я хотел бы, чтобы это продолжалось всегда!

— Всегда?

Она была испугана. Произнесенное им слово поразило ее. Она никогда не думала о будущем. Она целиком находилась в настоящем и не хотела знать ничего другого. Была счастлива, когда ждала, была еще больше счастлива, когда встречалась с ним и могла любить его, была счастлива, когда снова начиналось ожидание. Ее счастье находилось вне времени, вне обстоятельств, оно не требовало размышлений о будущем.

— Ты несчастен сейчас? Зачем мучиться напрасно? Если не будет автомобиля, мы придумаем другой способ, чтобы встречаться.

Шаун промолчал. Поставив колесо на место, он запустил двигатель. Они двинулись к морю. Солнце почти касалось горизонта. Внезапно он сказал:

— Думаю, мне нужно уехать.

На несколько секунд она потеряла возможность слышать и видеть. Окружающее ее пространство замерло и пропало. Через некоторое время она все же смогла сделать вдох:

— Что ты сказал?

— Я хочу уехать!

— Уехать?

— Да, уехать!

— Куда?

— В Америку.

— В Америку? Или еще дальше? И что ты будешь делать там?

— Начну новую жизнь.

— Какую жизнь?

Она была в ярости, потому что ей было очень больно. Немного поколебавшись, он сказал осторожно, словно зная, что говорит нечто абсурдное, смертельно опасное:

— Мы можем начать совместную жизнь. Ты и я.

Гнев Гризельды мгновенно угас. Ее сердце охватил смертельный холод, как будто она услышала приговор: «никогда». В то же время, Шаун почувствовал себя более уверенно. Неожиданно он поверил, что его план возможен, и принялся объяснять:

— У меня есть друг в Детройте, он недавно написал мне. Он делает сельскохозяйственные машины, велосипеды и хотел бы заняться производством автомобилей. Он предлагает мне работать у него, говорит, что сначала будет очень трудно, но в этом деле можно хорошо заработать, сделать состояние. В Ирландии надеяться не на что, если Парнелл не изменит свою политику, все пойдет прахом. — Потом он закричал: — Я же не могу привести тебя в комнату для прислуги в доме леди Августы! Или обосноваться в Сент-Альбане как зять, согласный на любую работу!

Она тоже закричала:

— Но кто говорит здесь про зятя? Это же цепи! На всю жизнь! Ты сошел с ума!

Ледяным тоном он произнес:

— Ты просто не любишь меня.

— Ты ничего не понимаешь!.. Я люблю тебя!.. Но я еще не начала жить своей жизнью! Ты не можешь требовать, чтобы связать мне руки и ноги! Сейчас и навсегда!

Они остановились у начала дамбы. Сойдя с машины, он подождал, пока Гризельда спустится на землю. Его взгляд мешал ей, он обвинял и заставлял защищаться. Ей была ясна ее точка зрения, конечно, несколько противоречивая: он дарил ей любовь, которую не мог дать ей никто иной, она не хотела терять его, она любила его, но задыхалась при одной мысли оказаться связанной, лишенной свободы. Она не хотела оказаться взаперти, как возлюбленная Мерлина.

Он сказал:

— Вот ты и дома. Ты привязана к нему сильнее, чем ко мне. Тебе нравится заниматься любовью со мной, но при этом ты не хочешь терять то, к чему привыкла.

Ее охватил приступ бешенства.