Марк Твен - Собрание сочинений в 12 томах. Том 3

— Что это за шкатурка такая?

— Я-то почем знаю? Это он так называет. Старуха Хиггинс сама мне говорила. Она говорит: «Я, мол, не свинья, не останусь в этой дыре. Эта, говорит, грязь, или еще какая дрянь, прилипает к стене и больше уже не отстает, шкатурка эта самая».

Необычайная новость обсуждалась довольно долго и вызвала некоторое оживление. Но вскоре неподалеку от кузницы собаки затеяли драку, и гости соскользнули с изгороди, как черепахи в воду, и, живо заинтересованные, направились к полю боя. Оставшись один, сквайр прочитал письмо; потом вздохнул и долго сидел погруженный в раздумье. Время от времени он повторял:

— Миссури, Миссури… Да, да, да… Очень уж все неопределенно…

Наконец он проговорил:

— Эх, была не была! Не гнить же здесь заживо! Как поглядишь на дом мой, на двор — по всему видно, что я и сам превращаюсь в такую же скотину, как все здешние. А ведь когда-то у меня дела шли неплохо.

Сквайру Хокинсу было не больше тридцати пяти лет, но у него было такое изможденное лицо, что он казался много старше. Он встал с бревна и вошел в ту часть дома, где помещался магазин. Там он отпустил старушке в грубой шерстяной кофте кварту густой патоки в обмен на енотовую шкурку и плитку воска, спрятал письмо и прошел на кухню. Жена его пекла пирожки с яблоками, чумазый мальчишка лет десяти мечтательно разглядывал флюгер собственной конструкции, а его младшая сестренка — ей еще не было и четырех — макала куски кукурузной лепешки в подливку, застывшую на сковороде; она с трудом удерживалась от искушения заехать лепешкой за черту, проведенную пальцем посередине сковороды: вторая половина принадлежала брату, но сейчас он был слишком занят своими мыслями, чтобы думать о еде. Кухарка негритянка хлопотала у огромного очага. На всем лежала печать убожества и нужды.

— Я принял решение, Нэнси. Мир давно отвернулся от меня; может, и мне надо бы отвернуться от него. Но ничего, я еще подожду. Мы едем в Миссури. Не намерен я оставаться в этом гиблом краю и гнить вместе с ним. Я уже не первый день об этом думаю. Продам все за любую цену, куплю фургон с упряжкой лошадей, посажу тебя с ребятами — и двинемся в путь.

— Где тебе хорошо, там и мне будет хорошо. Думаю, и ребятишкам в Миссури будет не хуже, чем здесь.

Хокинс позвал жену в комнату, чтобы никто не услышал их.

— Нет, — сказал он, — детям там будет лучше. О них-то я позаботился, Нэнси. — Лицо Хокинса просветлело. — Видишь эти бумаги? Так вот: из них видно, что я приобрел здесь, в нашем округе, семьдесят пять тысяч акров земли! Подумай, ведь когда-нибудь эта земля будет стоить огромных денег. Да что там «огромных»! Это еще слишком слабо сказано! Послушай, Нэнси…

— Сай, прошу тебя…

— Подожди, Нэнси, подожди, дай договорить. Мне эти мысли уже с месяц покоя не дают, и если я не выскажусь, то просто лопну! Ни одной живой душе я ни словом не обмолвился, ни словечком, носил на лице маску, боялся, как бы эти жалкие скоты не догадались, что они ходят по золотой жиле и не замечают ее. А чтобы сохранить эту землю за нашей семьей, нужно только платить каких-то пять или десять долларов налога в год. Сейчас за весь участок не возьмешь ни гроша, но когда-нибудь за него рады будут заплатить по двадцать, пятьдесят, по сто долларов за акр! А что ты скажешь насчет (тут он перешел на шепот и тревожно оглянулся, боясь, как бы кто-нибудь не подслушал)… насчет тысячи долларов за акр! Да, да, можешь смотреть на меня во все глаза! Я не шучу. Мы с тобой не доживем до этого дня, но дети наши доживут. Доживут, помяни мое слово! Ты ведь слышала о пароходах, Нэнси, и, наверное, не думаешь, что это басни, — конечно, нет. Ты слышала, как здешние ослы глумились над ними, говорили, что все это чушь и вранье. Но пароходы не чушь и не вранье, они в самом деле существуют; а когда-нибудь появятся пароходы еще удивительней нынешних. Они все перевернут на белом свете, и пойдут такие дела, что люди будут только диву даваться. Пока другие спали, я наблюдал; да, да, я следил и знаю, к чему все идет.

Даже мы с тобой доживем до того дня, когда по нашей маленькой Индюшечьей речке пойдут пароходы. Они будут останавливаться в каких-нибудь двадцати милях от нашей земли, а в половодье смогут подняться прямо до нашего участка! И это еще не все, Нэнси, далеко не все! Есть на свете еще большее чудо — железная дорога! Наше дурачье про нее и не слыхивало, а услышит — не поверит. Но это тоже чистая правда. Вагоны летят по земле, двадцать миль в час делают! Подумать только, Нэнси: двадцать миль в час! Даже дух захватывает! Когда-нибудь, когда нас с тобой уже не будет, железная дорога протянется на сотни миль — от Северных штатов до самого Нового Орлеана, и уж конечно пройдет милях в тридцати отсюда, а то и заденет краешек наших владений. Знаешь ли ты, что кое-где в восточных штатах уже не жгут дрова в топках? И как ты думаешь, что они жгут? Каменный уголь! (Он наклонился к ней и снова перешел на шепот.) А здесь угля несметные залежи! Видела ты, на берегу вылезает из-под земли такой черный камень? Это он и есть, уголь! Ты, да и все здешние думали, что это простой камень. Даже запруды из него складывали и все что ни понадобится. Один чудак хотел сложить из него печную трубу. Знаешь, Нэнси, я прямо обомлел. Ведь труба бы загорелась — и все бы открылось. Я его убедил, что камень этот не подходит — он крошится. Тогда он надумал сложить трубу из медной руды, из превосходной руды, сорок процентов меди! Да в нашей земле одной меди столько, что можно нажить несколько состояний! Представляешь, как я испугался? Ведь этот дурень, сам того не подозревая, сложил бы у себя в доме плавильную печь, а там уж понял бы, что к чему! После этого он затеял складывать трубу из железной руды! Здесь горы железной руды, Нэнси, целые горы! Я не мог рисковать. Я ходил за ним по пятам, преследовал его, как привидение, не оставлял его в покое, пока он не сложил трубу из глины и палок, как все делают в этой несчастной дыре. Сосновые леса, земля под пшеницу и кукурузу, железо, медь, уголь — дай только железной дороге да пароходам появиться здесь! Нам-то с тобой никогда этого не дождаться, Нэнси, нет, нет, родная, никогда!.. Нам остается только тянуть свою лямку, довольствоваться коркой хлеба, трудиться и бедствовать без просвета и без надежды… Но зато дети наши будут ездить по железной дороге, Нэнси! Они будут жить, как короли; перед ними будут преклоняться и заискивать; имена их прославятся по всей стране из конца в конец! Эх, вот будет времечко! И, может быть, вернутся они когда-нибудь сюда — по железной дороге или на пароходе — и скажут: «Пусть все здесь остается нетронутым: эта лачуга святыня для нас, ибо здесь мать и отец наши страдали ради нас, думали о нашей судьбе, закладывали прочную, как эти горы, основу нашего будущего!»