Виктор Финк - Евреи в тайге

Колонисты занялись охотой, а дикая таежная глушь так и оставалась нетронутой, и никто краем не занимался.

Нельзя, однако, сказать, чтобы государство совсем уж отвернулось от новоселов. О казаках цари заботились. Их задаривали льготами, подарками, деньгами и привилегиями. На затраченные здесь суммы можно было бы проложить дороги, построить мосты, осушить болота, — можно было бы создать условия культурного развития.

Но государство пихало казакам подачки, не руководя затратами и не организуя здесь ровно ничего, что могло бы поднять культурный уровень края. Никому, например, и в голову не шло взяться за прокладку дорог в новой стране, за использование ее недр, за промышленное строительство, за общее развитие хозяйства. Можно ли верить, что еще в 80-х годах прошлого века, через 25 лет после овладения краем, сюда, на плодородные берега Амура, хлеб привозили из России, морем из Одессы через Владивосток?! А казаки сделались буквально пенсионерами государства. Они занимались охотой и угрюмо пропивали в нетронутой таежной тишине и царские милости и охотничьи заработки.

Едва ли не в конце 80-х годов стали, наконец, казаки заниматься земледелием.

Норма земельного надела была сто десятин на душу. Семья из пяти человек получала пятьсот десятин — целое поместье.

Но где взять рабочую силу для обработки?

Этот вопрос разрешался просто:

— На ту сторону ездили, к китаёзам. У их там хорошо рабочих набирать: народ они работящий, и к тому же голодуют. Задешево работать рады, — скажет вам и сейчас любой казак.

Переселенцы обрабатывали свои земли руками китайских батраков и зажили помещиками. Несли молодецки царскую службу и держали лихих коней.

— Ух, и добряцки ж кони были у отцов! — говорят казаки.

Один рассказал мне:

— Как взяли меня на диствительну, пошел я с домашным конем, а он был неезжаный конь, без узды восемь лет ходил, — одно дело делал: кушал. Ну, приезжаю я в Благовещенск, в полк… Посмотрела галерка мово жеребца… «Так, — говорят, — и так, немолодой твой конь, а ну только должон ты на ем призы брать и должон на ем по ипсод-рому скакать с разрешения командира полка… Небеспременно тебе по ипсодрому скакать»… Ну-к, чево ж? Пошел я к командиру полка, к полковнику Васильеву… Слыхали за полковника Васильева, должно быть?.. Нет?.. Как же? Третьим амурским командовал. Ну, пошел до него, докладываю, — так, мол, и так. А он говорит: «Ладно, — говорит!.. Скачи!.. Доскачешь, — молодец будешь, а не доскачешь, — морду, мол, поломаю за дерзость».

— Ну, и что?

— А ничего! Доскакал!.. От офицера приз отодрал… Пятьсот рублей, однако! Ух, и выпили ж тогда!..

Однако и при помещиках, которым средства позволяли держать неезжаных коней восемь лет без узды, край все-таки не стал культурней.

Казаки обрабатывали свои огромные наделы только до первого трудного места. Едва требовалось какое-нибудь культурное усилие, — хотя бы проведение простой канавы по болоту, — казаки отступали.

— Да и не стоило давать себе лишний труд, — пояснил мне один местный старожил. — Просто переезжали хозяева на тот берег, находили там участточки поудобней и обрабатывали, сколько душа просит… На том берегу земля такая же пустая, как и на этом, а рабочих все равно надо брать китайцев.

Эта странная международная идиллия в пустыне приводила к тому, что, оставляя русский берег необработанным и диким, казаки имели свои сенокосы, пастбища, охоты и даже посевы нередко на восемьдесят верст в глубь китайской земли.

— Когда ж все одно, — земля не меряная…

Царское правительство, конечно, снисходительно смотрело на идиллию. Но с приходом советской власти, т. е. с введением трудового землепользования, она прекратилась. Вот о чем вздыхала казачья матрона:

— Раньше все наше было…

Еще и по сей день, когда уже далеко не все «наше», казачьи станицы на Амуре носят следы былого богатства.

Добротные дома нередко крыты оцинкованным железом, внутри домов сохранилась городская мебель, цветы, занавесы в окнах, крашеные полы. Войдешь в такой дом и не веришь, что ты в деревне, — настолько все имеет городской вид.

Однако нигде в России я не видал такого непостижимого соединения материальной обеспеченности с самой примитивной некультурностью. В казачьих усадьбах нигде нет, например, ни конюшен, ни коровников. Скот ночует под открытым небом, да и то на улице — во двор его не впускают. Ночью, проходя по темным улицам амурских станиц, свежий человек может провести время с большим разнообразием: утопая в грязи, оступаясь и бухая в ухабы, он поминутно натыкается на спящую посреди улицы корову или лошадь. Правильней даже будет сказать просто так: все станичное стадо и весь табун ночуют на улице, хотя бы и в дождь, и в снег, и в грязь, и свежий человек, проходя по улице, чувствует себя, как на пастбище среди коров и лошадей.