Виктор Финк - Евреи в тайге

— Опять дале не упомню, — сказал старик, переставая петь свою невеселую мелодию. — Это все амурские, давношние песни… Ишшо отцы складали, сюда едучи.

Старик покрутил головой.

— Эх, и приняли мы горя, как гнали нас сюда из Забайкалья!

— Кто же гнал? — спросил я.

— Как так кто? Захватил генерал Муравьев реку Амур, манегров попер оттуль, а край был одна пустыня. Ну, значит, был нам в Забайкалья приказ переселяться на Амур. Было тако объявление, что ежели котора сотня ехать не схочет, перевести ее немегля в пешее казачье войско в двадцать четыре часа… Ну, и испугались все…

— Чего же испугались?

— А как же?.. Мы, почитай, триста лет от самого Ермака конные были, да вдруг тебе в пеший строй! У нас считается пеший казак — оборотень. Ну, и не пожелали отцы в оборотнях оставаться, да и пошли на горе свое в переселение…

— Что ж, худо здесь разве? — спросил я. — Край, кажется, благодатный?

— Край-то благодатный, что и говорить! — согласился дед. — Да ить одной благодати мало. Нас-то сюда кинули на болото да в тайгу без дорог и без жилищ. Где Забелино наше, там тигры бродили. От мошки кони назад в Забайкалье за четыре тысячи верст удирали… Во… И то сказать — конь-то удерет, а человек куда поденется, ежели с семьей?.. Уж где без толку кинули, там и живи… А кому не нравилось которым, тех господа офицеры в кнуты брали… Заправят человеку сто горячих, уж тогда ему всякая местность понравится, — только отпустили бы поскорей.

Старик прибавил после паузы:

— Да, гражданин анжинер, времена тогда были такие: чуть что — спускай порты, ложись сечься… Тем и разум воспитывали…

— Вы в Екатерино-Никольское поезжайте, — помолчав, продолжал дед. — Там старик есть ишшо меня постаре, — ему, почитай, за сто годов. Он вам расскажет, как сюда люди с родины по три года пешком шли да в пути мерли. Я еще ничего. Я мальчиком сюда пришел на плоту, в пятьдесят девятом году, с родителями. А главное горе родители приняли.

Больше, чем слова старика, волновало его тяжелое молчание, когда он закончил фразу. Старик стоял у края своей жизни. Вряд ли она уж и вся была так легка и весела. Но вот случайно пронеслись перед ним воспоминания о картинах, виденных семьдесят лет тому назад, и на лицо его опять легла тень страдания.

— Мертвечину ели, — точно через силу выдавил из себя дед, — в очередь друг дружку убивали солдатики, да и поедали… Во какова жизня была.

Я уже слыхал жуткие рассказы о том, что в 1858 году, при заселении Амура, солдаты и казаки питались мертвечиной и, действительно, по жребию убивали друг друга и съедали. Еще не так давно жил в Благовещенске старик, до конца дней отбывавший церковное покаяние за участие в этих ужасных трапезах. Суд не решился приговорить его к более строгой каре, когда он рассказал, среди каких несчастий ему пришлось совершить свое преступление. Этими несчастиями переселенцы были обязаны исключительно властям, а власти надо было оставить безнаказанными.

Русские уже владели Усть-Зеей — нынешним Благовещенском, — а хотелось иметь большую китайскую реку Эмур-хэ. Это была стародавняя мечта российского империализма. За нее немало было заплачено крови. Правда, в 1847 г. Николай I приказал затею бросить. У него были свои взгляды: «вопрос об Амуре, как о реке бесполезной, отставить», — надписал он на одном из министерских докладов. Конечно, бросили тогда — боялись царя. Но с новым царствованием мечта возродилась.

Муравьев узнал, что в городке Айгуне — километров 30 ниже Благовещенска — живет китайский князь И-шан. На двух канонерках, с двумя ротами солдат, с казаками и с пушками прибыл Муравьев к Айгуню, расположился на островке вблизи города и пригласил И-шана вступить в переговоры.

Собственно, о чем переговоры?

Муравьев потребовал от И-шана отдачи китайских земель России, по мере возможности без каких бы то ни было разговоров. У князя с испугу только и хватило аргументов для отказа, что, мол, не имеет он с собой государственной печати. Русские возразили, что не в печати счастье, и просили размышлять побойчей, так как через три дня начнут стрелять пушки. Тогда И-шан кое-как обошелся без печати и подписал с Муравьевым договор, по которому Китайская империя, якобы, уступает империи Российской все земли по левому берегу Амура и по правому берегу Уссури.

Вот как просто можно иногда заключать международные соглашения!

Правда, впоследствии Китай пытался опротестовать эту сделку, как насильственную и одностороннюю. Но европейская дипломатия убедила Китай, и в 1860 г. Айгуньский грабеж был санкционирован формальным Пекинским договором.