Машадо Ассиз - Записки с того света (Посмертные записки Браза Кубаса) 1974

О новом повороте в политической судьбе своего мужа Виржилия объявила мне однажды октябрьским утром, между одиннадцатью и двенадцатью часами; и тут же принялась толковать о заседаниях, деловых беседах, о произнесенной Лобо Невесом речи…

— Так что на сей раз ты все же будешь баронессой, — прервал я ее.

Виржилия состроила презрительную гримаску, но сквозь нарочитое безразличие я разглядел еле уловимое, чуть обозначенное выражение радости и надежды. Не знаю почему, но я вдруг вообразил, что новое назначение ее мужа может вернуть Виржилию на стезю добродетели, не из любви к добродетели как таковой, но из чувства благодарности к мужу. Ибо она всем сердцем жаждала быть титулованной. Наши с ней отношения к тому времени были сильно омрачены появлением некоего щеголя, дипломата, — кажется, из посольства Далмации, — графа Б. В., который увивался за Виржилией целых три месяца. Этот человек, настоящий потомственный аристократ, сумел вскружить голову Виржилии, тем паче что она и без того имела слабость к дипломатам. Не знаю, что сталось бы со мною, не случись в Далмации восстания. Прежний правитель Далмации был сменен, и далматское посольство сильно поредело. Уехал и граф. Восстание было потоплено в крови; газеты, едва прибывал очередной пароход из Европы, спешили сообщить о неслыханных расправах над повстанцами, о реках пролитой крови, об отрубленных головах; все были охвачены жалостью и негодованием… Но не я. Я про себя благословлял эту трагедию, которая избавила меня от бельма на глазу. И потом, Далмация — это ведь так далеко!

Но тот же самый человек, что так радовался отъезду соперника, тем временем повел себя… Нет, нет, я вовсе не обязан выкладывать все сразу; пусть эта глава послужит передышкой в моей постыдной исповеди. Поступок дурной, низкий, ему нет оправдания… Но повторяю — не все сразу.

— Нет, сеньор доктор, так не поступают. Вы меня простите, но так не поступают.

Дона Пласида была права. Ни один настоящий кавалер не приходит на свидание с дамой с опозданием на целый час. Запыхавшись, я вошел в дом, но Виржилия уже ушла. Дона Пласида сказала мне, что она долго ждала меня, сердилась, плакала, клялась отомстить мне за такое пренебрежение — обо всем этом наша домоправительница говорила со слезами в голосе, умоляя меня не покидать барышню, ведь это было бы так несправедливо по отношению к женщине, которая всем для меня пожертвовала. Я постарался объяснить доне Пласиде, что все это не более чем недоразумение… По правде говоря, это была просто рассеянность. С кем-то перекинулся словом, завязался разговор, а тут собеседник принялся рассказывать анекдот, а там что-то еще… Я и забыл о времени.

Бедная дона Пласида! Она была огорчена не на шутку. Она ходила по комнате, качая головой и шумно вздыхая, и каждую секунду посматривала в окошко сквозь жалюзи. Бедная дона Пласида! С каким старанием умеряла она капризы нашей любви, как она оправляла на ней платьице и гладила по головке! А как неистощимо изобретательна была она в своем желании сделать часы наших свиданий с Виржилией еще более привлекательными и досадно краткими для нас! Цветы, сласти — и сласти порой совершенно экзотические — и столько улыбок, столько нежности, — их было все больше с каждым днем, словно этим она хотела увековечить нашу связь или воскресить ее первоначальное очарование. В своем усердии наша наперсница и домоправительница не останавливалась ни перед чем, даже перед ложью — мне и Виржилии она рассказывала такие детали о переживаниях каждого из нас, свидетельницей которых она никак не могла быть. Порой дона Пласида прибегала даже к явной клевете: так, однажды она дошла до того, что обвинила меня в увлечении другой женщиной.

— Да не способен я полюбить никого, кроме тебя, — сказал я Виржилии в ответ на ее упреки.

Эта фраза, произнесенная без тени возмущения или укора, рассеяла навет доны Пласиды, которая была этим даже как будто огорчена.

— Ну что поделаешь? — обратился я к ней по истечении четверти часа. — По крайней мере, Виржилия должна удостовериться, что я ни в чем перед ней не виноват. Я напишу письмо, которое вы тут же ей и отнесете. Хорошо?

— Ей, должно быть, так грустно сейчас, бедняжке! Я никому не желаю смерти, но ежели бы сеньор доктор когда-нибудь женился на барышне, он бы понял, какой ангел ему послан.