Машадо Ассиз - Записки с того света (Посмертные записки Браза Кубаса) 1974

— Пятьдесят, — возразил я, — Сабина знает — в свое время за него было заплачено пятьдесят восемь…

— А хоть бы и шестьдесят, — отрезал Котрин. — Это еще не значит, что сейчас он стоит столько же. Дома теперь упали в цене. Хорошо, если этот дом стоит шестьдесят, сколько же тогда стоит загородная вилла, которую ты оставляешь себе?

— Старая развалина!

— Развалина? — ахнула Сабина, воздевая руки к потолку.

— Я надеюсь, ты не станешь утверждать обратное?

— Ладно, братец, оставим это, — сказала Сабина, поднимаясь с дивана. — Все можно решить честно, по-дружески. Котрин уступает тебе рабов, ему нужны только папин кучер и Пауло…

— Кучера я не отдам. Мне остается карета, и я не желаю покупать нового кучера.

— Прекрасно; тогда я возьму Пауло и Пруденсио.

— Пруденсио свободен.

— Свободен?

— Вот уже два года.

— Свободен! Как это ваш папенька легко всем тут распоряжался, ни у кого не спрашивая! Хорошо. Но серебро-то он, я надеюсь, не освободил?

Мы заговорили о старинном, тонкой работы серебряном сервизе времен короля Жозе I [42] Жозе Мануэл I — король Португалии в 1750–1777 гг. . Это был самый спорный предмет наследства, так как серебро, по рассказам отца, было будто бы подарено прадедушке Бразу Кубасу самим вице-королем Бразилии графом да Кунья.

— Я бы отступился от серебра, — продолжал Котрин, — но его хочет Сабина, она имеет на то право. У нее семья, ей нужна приличная сервировка. Ты холост, ты не принимаешь…

— Я могу жениться.

— Для чего? — спросила Сабина.

Вопрос был великолепен. На секунду я даже забыл о наследстве, улыбнулся, подошел к Сабине и ласково погладил ее по руке. Котрин подумал, что я сдался, и принялся благодарить меня.

— Не за что, — сказал я. — Я ничего не уступил и не уступлю.

— Нет?

Я покачал головой.

— Оставь, Котрин, — сказала Сабина мужу. — Он, наверное, не прочь забрать даже одежду, которая на нас надета. Не хватает только этого.

— Только этого. Ему подавай карету, кучера, серебро. Лучше уж пусть возбудит против нас судебное дело, пусть заявит, что ты ему не сестра, я тебе не муж и бог — не бог. Что ж: тогда все достанется твоему брату, все до последней ложечки. За чем же дело стало!

Скоро Котрину все это надоело, мне тоже, и я решил прекратить спор, предложив разделить серебряную посуду. Он рассмеялся и спросил меня, кто же тогда получит кофейник, а кто сахарницу; впрочем, мы и потом сможем обо всем этом договориться в другом месте, — например, в суде. Сабина между тем подошла к окну, посмотрела в сад, обернулась и сказала, что она готова уступить Пауло и еще одного раба, если я уступлю посуду. Я не успел возразить — это сделал Котрин.

— Никогда! Подачек мне не надо.

Обедали мы мрачно. Подошедший к десерту дядя-каноник оказался свидетелем небольшой перебранки.

— Дети мои, — сказал он, — вы же знаете, что брат мой оставил всем вам достаточно хлеба.

Котрин вспыхнул:

— Разумеется. Но дело не в хлебе, дело в масле. Сухой хлеб не полезет в глотку.

В конце концов мы поделили наследство, но дружба наша погибла. Должен признаться, тяжела мне была ссора с Сабиной! Мы любили друг друга, детьми вместе играли, вместе плакали; став взрослыми, мы честно, поровну, как и подобает брату и сестре, делили между собой хлеб, радости и печали. Но ссора унесла нашу дружбу, как оспа унесла красоту Марселы.

Марсела, Сабина, Виржилия… Пропасть разделяла этих женщин, но каждая из них по-своему удовлетворяла потребности моей души в любви и ласке. Перо, стой!

Ты дурно воспитано; повяжи-ка сначала галстук да надень жилет посвежее, тогда я, может быть, разрешу тебе войти в мой дом и устроиться в гамаке, который укачивал меня в счастливые времена, прошедшие со смерти отца до 1842 года. Войди же; ты чувствуешь запах духов? Не думай, пожалуйста, что я употреблял их для собственного удовольствия. Это — аромат, оставленный «X» или «Н»; упомянутые начальные буквы укачивали в моем гамаке свою изящную порочность. Не спрашивай иных примет, кроме духов, — больше ничего не осталось. Я не сохранил ни писем, ни портретов, ни воспоминаний, ни чувств. Остались одни начальные буквы.

Я жил затворником, лишь изредка выезжая на бал, в театр, к друзьям. Большую часть времени я проводил с самим собой. Я жил, вверившись приливам и отливам дней и событий; периоды упадка сил сменялись кипучей деятельностью, честолюбивые стремления уступали место унынию. Я писал о политике и занимался литературой. Посылая в журналы статьи и стихи, я достиг некоторой известности как публицист и поэт. Вспоминая изредка о Лобо Невесе, депутате, и Виржилии, будущей маркизе, я говорил себе, что из меня вышел бы депутат и маркиз получше Лобо Невеса, ведь я намного, намного достойнее и умнее его. При этом я смотрел на кончик моего носа…