Таня Родина - Нью-Йорк

Я пошла дальше по улице, потому что мне не хотелось об этом думать больше.

На улице днём нет совсем ничего увлекательного. Утята-школьники и шкафы-старики ползают по своим траекториям, иногда сталкиваясь и громко ругаясь матом. У меня был свой собственный путь, и я смотрела только вверх. Ничего интересного – просто висит вода. Обрушилась бы она на меня вся, хочу попробовать всю воду мира на вкус. Раскусить орех счастья, начать что-то принципиально новое, не связанное с этим городом. Вот вымыло бы сначала меня небо от всей этой пыли, а потом сразу за что-нибудь другое, за то, чего ещё в этом мире не было.

У меня болят руки. Вчера я с кем-то подралась, кажется. Мы спорили о чём-то безумно важном, что с приходом нового дня потеряло свой удельный вес. Теперь это не имеет никакого значения, но руки всё ещё болят. И немного разбит нос, всё ещё изредка капает кровь, то на мой башмак, то на каких-то случайных людей.

Вообще я не пью, я просто смотрю, как пьют другие. А другие пьют очень много, и от их смрадных дыханий пьянею и я. И начинаю изрыгивать новые теории для самой себя, чтобы осознать, что всё ещё могу мыслить. А они в это время слушают, специально или случайно, не знаю, а потом мы начинаем спорить и драться.

Трубы города качаются, как иглы в венах болезненных людей, наклоняются в туманах зловония, кренятся и возвращаются вновь на свои места. Солнце молчит, его лучи уже не греют мою кожу. Облака всё ещё на своих местах. Что ещё здесь?

Разнося пыль на дурацких ботинках, я всё шла, цепляясь зрачками за вывески лавок аж до крови. Вывески предлагали мне всё, что я могла бы только захотеть, но я просто не желала этого, меня не интересовали одежда, рыба и золото. То, что меня интересовало, не могло бы взвеситься в граммах и уложиться в дырявый пакет с голой девушкой. Я просто шагала дальше.

Басистая тётка, словно беременная жиром, шла напролом встречного движения, как бы выкрикивая своими вопиющими губами лозунги нового мира (или какого-то старого), она задела меня своим бетонным плечом, я лишь обернулась и посмотрела ей вслед. Мои глаза молчали, но рот ворчал, как старый дед, я не могла остановиться, меня понесло сильным течением, и я села на скамейку (как кстати). У меня постоянно кружится голова, и, наверно, я когда-нибудь скончаюсь.

Днём на улице нет проституток и почти не льётся водка. Не знаю, нужно ли мне это, но без этих двух всем вокруг намного тоскливее. Так устроена жизнь, но не будем об этом.

Я пришла домой и завалилась в душ изучать новые раны на моём лепестковом теле. Я одна – как большое весло, которым гребут по реке жизни. Моя кожа не успевает высохнуть, как опять вонзается в поток отбросов, и снова конечности протыкаются человеческими плевками. Нос заживёт совсем скоро. Мой вид напоминает полуомлет: я недожаренная и скукоженная, это мне льстит, я люблю менять своё тело по пустякам. Сегодня пусть будет так.

Я лежу в ванной. Круг воды опоясывает меня, сжимает горло, как резиновый круг – ребёнка с лазурными глазами, у меня у самой голубые глаза, но это не даёт мне никакой форы, знаешь. Лучше просто их закрыть, чтобы они перестали казаться такими важными.

В холодильнике давно погибли все съестные припасы, от этих печальных мыслей меня спасает телефонный звонок, и трубка тотчас падает прямо в ладони.

– Приезжай ко мне.

И серенада гудков распадается на тысячи осколков. По мне стекает вода, я только что выскочила из ванной.

Конечно, я знаю, кто это. Его голос трудно спутать с кем-то другим. Как прогнивший апельсин, обступленный ореолом скисших сливок. А сверху зрелая вишня. С прожорливым червяком внутри. Необычное сочетание, правда? Вот и Его голос почти такой же.

Начинаю напяливать на себя разные вещи, чтобы прикрыть естественную наготу. Смотрюсь в зеркало и вижу себя, ничего удивительного – всё тот же человек с чуть разбитым носом. Интересно, что Он скажет. Наверное, ничего. Он вообще почти не говорит. Только тогда, когда Ему что-то нужно услышать в ответ.

Ещё у Него слишком длинные ноги, они могут даже убить, если вступят в заговор с его беспечным мозгом, тогда от моего снежного тела вряд ли что останется. Только кости, которые без труда можно отдать огню в апельсиновой печи времени. Шерстяной свитер на всё ещё мокрую спину.

– Ну и ну.

Он открыл дверь и увидел в её промозглом проёме только мой нос. Пригласил его войти, с ним зашла и я.

Его квартира – как Он сам. Повсюду гремят какие-то звуки, на потолке висят картины, а пол измазан остатками всего, что бывает в этом сумасшедшем пространстве. Но я люблю это место. Он всё время кормит меня салатом из овощей и смотрит только в глаза. Сегодня Он смотрит в мой нос. Я чувствую это, но меня ничего не беспокоит. В этом месте всегда безмятежно и можно ничего не делать, ни о чём не думать, ничего не говорить. И чувствовать что-нибудь тоже никто не требует.