Хулио Кортасар: Другой берег

И вдруг ужасный вопль, ужасный звук — как будто кто-то стеклом провел по глазному яблоку — расколол воздух, словно возник некий ужасающий Иггдрасиль. Директора Общества пали на землю, пытаясь опаленными руками хоть как-то закрыть, защитить веки и глаза; и везде по земле катались и корчились человеческие тела, пытались пробраться, проскользнуть в подвалы и погреба, в темноту; люди ослепляли сами себя ногтями, чем попало, лишь бы не смотреть, не видеть, нe видеть, не видеть...

Дело было закончено, звезда была вычищена. Но ее свет, соединившись со свечением других звезд и светил, облагодетельствованных Обществом, превысил возможности темноты и тени.

Ночь в один миг прекратила свое существование. Все стало ослепительно белым: белое пространство, белый вакуум, небо, словно ложе, укрытое белейшими простынями, — ничего кроме тотально ослепительной белизны, в которую слилось свечение отчищенных звезд.

Перед смертью один из директоров Общества сумел чуть-чуть разлепить пальцы и посмотреть меж них, он увидел абсолютно белое, ослепительно белое небо — и звезды на нем, все звезды, как черные точки . Звезды — как черные точки, и туманности — как грозовые облака. И еще небо, абсолютно белое, ослепительно белое.

1942

Перевод Ю.Шашкова

Внимательно рассматривая карту Луны, мы заметим, что ее «моря» и «реки» находятся на значительном расстоянии друг от друга; даже полностью разъединены и рассеянно увековечивают воспоминания о бывшей воде. Поэтому, наверное, учителя внушают своим раскрывшим рты от удивления ученикам, что на Луне когда-то были закрытые речные бассейны и, конечно, не было никакой системы сообщающихся сосудов.

Все это происходит потому, что нет официальных сведений об обратной стороне нашего спутника. Только мне, — о, нежнейшая Селена! — мне знакома твоя сахарная спина. В тех местах, которые глупый Эндимион смог покорить ради своего удовольствия, реки и моря сливались когда-то в просторнейший поток, в лиман, теперь страшно сухой и холодный, палимый суровыми лучами Солнца, которые ударяют по нему, пытаясь разбудить, по правде говоря, безрезультатно.

Не бойся, Астарта. Твоя трагедия будет счастьем, горестью и ностальгией; но я изложу ее красиво, потому что здесь, на планете, от которой ты зависишь, больше обращают внимание на форму, чем на этику. [16] Да воздадим Богу за это. — Здесь и далее в рассказе примеч. автора. Позволь мне рассказать, как в былые времена твое сердце было неистощимым источником, из которого сладостными изгибами текли реки, пожиратели гор, испуганные альпинисты, всегда вниз, пока не встретятся все после беззастенчивой эволюции в великом потоке на твоей обратной стороне, который нес их в ОКЕАН. В многообразный океан, наполненный головами и телами! [17] Чествование Гесиода.

Образовался поток широкого размаха, с водами уже забытых юношеских игр. Луна была девушкой, и ее река заплетала ей косу, которая спускалась в красивый изгиб между лопатками, обжигая своей холодной рукой то место, где дрожат почки, как жеребенок под шпорой. И так всегда, бесконечно, коса спускалась, окруженная горными пейзажами, сопровождаемая тяжелым удовлетворением, — обобщение обширнейшей гидрографии.

Если бы мы тогда смогли ее увидеть, если бы мы тогда не находились среди папоротников и птеродактилей, на первой стадии по пути к лучшим условиям, какое чудо из серебра и пены предстало бы нашему взору! Точно как собирающий поток, Великий поток протекал по обратной стороне нашей Земли. Но как же моря среди гор, прекрасные котловины, наполненные гибкой субстанцией воды? И отражение волн, аплодирующих собственной архитектуре? Удивительная вода! После тысяч замков и мимолетных облаков среди гор, после регат и свадебных тортов, и больших морских парадов напротив неприступных скал, шумная армия направилась к великой лагуне с обратной стороны, приводя в порядок свои легионы.

Позволь мне рассказать это людям, благозвучная Селена; те воды населяла небесная раса веретенообразной формы, с добрыми привычками и всегда переполненным сердцем. Ты знаешь дельфинов, читатель? Да, с борта лайнера, или по кино, из морских рассказов. А я тебя спрашиваю, знаешь ли ты их близко, мог ли ты хоть раз расспросить их об их грустной жизни, кажущейся столь веселой? [18] «Дельфины исполняют прыжки, которые позволяют нам представить их очень резвыми» ( Джонатан Торп, «Пена и Пепел» ); «Дельфины, как припавшие к зеркалу губы...» ( Франсис де Меснил, «Монотонность» ). Я спрашиваю тебя, преодолевая легкое удовлетворение, которое предлагают тексты по зоологии, смотрел ли ты дельфину прямо в глаза...