Виктор Балдоржиев - Покидая тысячелетие. Книга вторая

По проходу протискивались молчаливые мужики и бабы с кипами газет, журналов, дикой порнографии, гороскопов, предлагая их купить. Народ совал им синими от татуировок руками синие рубли. Говорили, что остановки, вокзалы и поезда облюбовали карманники, откуда-то вынырнули банды грабителей. А тут ещё пожар. И дым!

Часа через два, подложив под голову чёрную кожаную куртку, я вжался в угол. Но сна не было. Гудела и вихрилась какая-то нереальная реальность. Внезапно я оказывался в детстве и, счастливый скакал куда-то на коне вдоль берега реки, то ехал с отцом и матерью на нашем «ГАЗ-67», и все мы смеялись, ветер развевали наши волосы, вдоль обочин быстро мелькали трава и цветы, то бежал к пенящимся волнам моря в детском лагере «Орлёнок». Погрузившись в бездну счастья, я внезапно выныривал и оказывался в грязном вагоне, среди суетящихся, а оттого давящих друг друга людей, изрыгающих грязную похабщину и страшно пропахших водкой и табаком, тухлой едой и помоями. Также же пахнет в любом подъезде любого сибирского города.

Ночью эта неистребимая вонь обновлялась запахами едкой гари и дыма. Вагон храпел и стонал. Где-то натужно и страшно кашляли, казалось, что человек собирает в невероятном комке гноя половину себя, всю свою судьбу, чтобы выхаркнуть на всех нас. Конечно, каждый из нас может собрать таким образом себя и свою судьбу.

Все мы такие! Все – гной. Все мы одно несчастье и безумье…

– Братка, братка, дай закурить! – Чья-то лапка осторожно проникала под голову, устремляясь к моей куртке.

Выпрямился я мгновенно, так же мгновенно отпустив пружину левого кулака. «Братка» улетел в провал прохода, обо что-то ударился, но даже не пискнул. Бывалый.

– Правильно, братуха! Втихаря подлюка подлез! – Рассмеялся кто-то третий чуть ли не третьей полки.

– Каратист что ли? – Отозвался ему кто-то в темноте.

– На станции, наверное, забежал, – лениво сказал ещё один.

Куртка была на месте, бумажник – тоже. Сумка – подо мной, в ящике. За окном светало. В провале никто не суетился. Уполз куда-то карманник.

Мы подъезжали к Байкальску. Дым был и здесь.

Теперь я просыпался в новой реальности, уже не выпадая из пространства и времени. И знал, что эти пожары выгодны тем, кто сидит на самых верхах, в ЦК, обкомах и местных властях. Это какие-то неизвестные нам корпорации, которые собираются продавать лес мегасоставами. Кто перед ними жалкий карманник, который, возможно, где-то моет под краном свою окровавленную башку, выплёвывая выбитые зубы под ругань пьяной матери?

А если горит вся страна?

В соседнем отсеке бреньчала гитара, звучала бурятская речь, нетрезвые и хриплые голоса напевали:

Сопки голы и не голы,

Поле ровное, как стол.

Здесь одни жидо-монголы.

Может, я – жидо-монгол?

Знакомые, облупленные, стены вокзала Байкальска. Дым не исчезает и здесь. Кто бы увидел всю страну с высоты? Может быть, оттуда будет заметна какая-то закономерность пожаров, конфигурация горящих точек, по которым можно будет хоть приблизительно определить масштабы и объёмы готовящегося к вывозу леса? Это насколько же поднимется экономика Китая? И не в одном Китае, наверное, лес задержится, потом пойдет дальше – в Корею, Японию, вернётся в Россию уже изящными поделками или мебелью. Вот и экономика, которая должна быть экономной.

Любое утро всегда прекрасно, подумал он и направился по пустынной улице, над которой поднималось солнце. Классическое предложение, которое я написал бы какому-нибудь абитуриенту, зарабатывая во время сдачи экзаменов. Так я начинал карьеру, а теперь могу составлять любые предложения, абзацы и периоды. Над Байкальском поднималось солнце, и я на минуту ушёл в лирику…

Макушка бетонного медведя, стоящего у входа в здание вокзала Байкальска, была снесена, оттуда торчали какие-то ветки, бутылки, банки, фигура потрескалась, постепенно обнажая ржавый проволочный каркас. Видно было, что Мишаня превращается в урну. Мне и раньше казалось, что медведь выпрашивает подаяние, а теперь он и вовсе взывал к жалости.

Кто его теперь реставрирует и покрасит? А тайга медведя горит.

Солнце исчезло. И снова что-то переключилось у меня в голове, я оглянулся и заново увидел гомонящее безобразие под унылым небом, откуда уже начинали падать редкие капли, может быть, первого в этом году дождя. Ливень обрушился бы, что ли или даже потоп! Должен же кто-то остановить это безумное торжество катастрофических пожаров, пьянства и грязи, разбоя и воровства.