Рихард Вайнер - Банщик

Приветственное «Gu’n Tag» Мири относилось и ко мне, как и весь ее грубовато-дружеский тон. Но при этом присутствовала собака. Собака, которая меня обезоруживала. Миря, передавая ее Эле, сказала, поведя плечом: «Тонда?»

Собака, почувствовав, что ее поводок в руках Эли, немедленно легла. Однако тут же поднялась, прошлась слева направо и легла снова. При этом она вела себя точно так же, как тогда у меня: как животное, которое не хочет разговаривать. Значит, это была она . Но в то же время я ощущал нечто большее, чем то, что это просто она: произошла будто бы перемена декораций при поднятом занавесе.

Миря не была загадочной; Миря не была интересной; Миря была одной из тех двадцатипятилетних, которые, если это необходимо, выглядят на семнадцать. Потому что это — их жанр. Бог знает, каким образом Миря показывала другим, что это — ее жанр и что это изо дня в день ей необходимо. Она была воплощением порока — причем порока белоснежно-невинного.

Я: То-то вы, должно быть, удивились, встретив Элю? В Париже!

Миря прыснула со смеху.

Миря: Где встретила?

Я: На площади Нации.

Миря: Вот еще придумали!

Эля: Миря приехала со мной. Мы приехали вместе.

Я: Вместе? Ведь ты писала, что вы встретились на площади Нации.

Эля: Pass nicht auf, das will nichts heissen.

Я: Зачем эта ложь, Эля, зачем она тебе, если ты исповедуешься, хотя никто тебя об этом не просил, да еще исповедуешься так, что от этого делается больно?

Эля: Привычка. Pass nicht auf.

Я: Эля, я был в субботу на площади Нации! Это не сон. Я могу это доказать. Я там ужинал, видел тебя, говорил с тобой, говорил с Андре, видел, как ты села в наемное авто, держал в руках тот самый мешок, нашел там…

Эля: Меня там не было. (С каменным выражением лица.) Миря, где мы были в субботу вечером?

Миря: В Манте, конечно.

Эля: А что мы делали в Манте?

Миря: Ну как же, были у того старика…

Эля: Ты меня ревнуешь, Миря?

Миря: Les affaires sont les affaires, junger Herr! [59] Дела есть дела, молодой человек (фр… нем.).

Я: Но зачем столько лжи, Эля, зачем столько лжи? Ложь требует таких усилий!

Эля: Pass nicht auf.

Я: Эти картинки пришпилили вы?

Миря: S’ gefällt ihnen, nicht wahr? [60] Они вам нравятся? (нем.).

Я: Так это вы?

Миря: Man will’s doch schön haben [61] Нам хочется, чтобы тут было красиво (нем.). .

Я: К чему вся эта глупая ложь, к чему вся эта бесстыдная ложь?

Эля: Мы еще не закончили, Тонда. Das alles will nichts heissen.

Кто-то постучал в дверь.

Миря: Hereinspaziert [62] Прошу вас (нем.). .

Вошла толстая еврейка. Толстая, представительная еврейка-сводница.

Эля (вежливо поднявшись): Господин Икс, мать Мири.

Мать Мири: Vergnügen [63] Очень приятно (нем.). . Эля о вас рассказывала.

Появление матери Мири было подобно линейке. Ты точно знал, что линия пройдет прямо. Но каждая линейка имеет конец; куда же направится линия после этого?

Миря и ее мать говорили только по-немецки. Обе они были еврейки из Черновиц, бежавшие от погромов. Их большая семья после этого рассеялась.

Это была толстая представительная еврейка-сводница. Там, где она появлялась, все точно начинало охать: это было оханье по поводу пережитых ужасов, погромов, врожденное, неожиданно проявившееся декадентское оханье по поводу страха перед будущим, чудесным образом приспособленное к нынешним временам; это, наконец, было будущее оханье всех продажных девок, изумленных той легкостью, с какой они выпутываются из любых ситуаций.

Миря и ее маменька обосновались в Праге. Миря «работала» танцовщицей, Мирина маменька придумала «уловку», как слиться с русской эмиграцией (обе немного говорили по-русински [64] Подразумевается русинский язык — ответвление украинского, существовавший в Подкарпатской Руси, которая была составной частью Чехословакии с 1920 по 1939 г. (прим. пер.). ); красавице Мире было двадцать пять лет, однако когда ей хотелось, то восемнадцать; это была ее «уловка», но она превратилась в нечто гораздо более привлекательное — в жанр.

Этот господин из Манта был вовсе не из Манта. «Он служил родине», то есть занимал какой-то пост в Праге и там приметил Мирю. В Манте у него был всего лишь загородный дом.

Маменька Мири сплела для меня эту путеводную нить за каких-нибудь пять минут; отрывисто охая, отрывисто говоря и держась при этом с достоинством дипломата, повествующего о деликатном, однако вполне благопристойном предмете, и жесты ее были жестами гонимого божества, которое так до сих пор и не поняло, отчего же оно впало в немилость.