Витольд Гомбрович - Порнография

Он страдал? Страдал? Да, он страдал, но само его страдание было дебелое — томное — лысоватое…

Очарование красоты было на их стороне. Поэтому и я был на их стороне. Все, что исходило от них, — чудесно и… неодолимо… привлекательно…

Тело.

Этот бык, который прикидывался, что защищает мораль, а на самом деле пер на них всей своей массой, пер на них всем своим «я». Он навязывал им свою мораль по одной-единственной причине, что это была «его» — более весомая, зрелая, проверенная… мораль мужчины. Насильно навязывал.

Вот ведь бык! Я его терпеть не мог. Только… не был я сам таким же, как и он? Я — мужчина… Об этом я думал, когда вновь раздался стук в дверь. Я был уверен, что вернулся Вацлав, — но это был Семиан! Я даже поперхнулся, увидев его, — уж этого я не ожидал!

— Извините за беспокойство, но я услышал голоса и понял, что вы не спите. Нельзя ли попросить у вас стакан воды?

Он пил медленно, маленькими глотками и не поднимал на меня глаз. Без галстука, с распахнутым воротом, помятый — но волосы у него были напомажены, хотя и торчали в разные стороны, и он поминутно запускал в них пальцы. Он выпил стакан, но не ушел. Стоял и теребил волосы.

— Какой-то ребус! — пробормотал он. — Поразительно!… — Он продолжал стоять, будто меня и не было. Я умышленно не говорил ни слова. Он произнес вполголоса, в сторону: — Мне нужна помощь.

— Что я могу для вас сделать?

— Вы знаете, что у меня полнейшее нервное истощение? — спросил он равнодушно, будто речь шла вовсе не о нем.

— Признаться… я не понимаю…

— Однако вы должны быть au courant [13], — усмехнулся он. — Вы знаете, кто я. И что я не выдержал.

Он ерошил волосы и ждал моего ответа. Он мог ждать до бесконечности, так как впал в задумчивость или, точнее, сосредоточился на какой-то мысли, хотя и не думал. Я решил выяснить, чего же он хочет, — и ответил, что я действительно au courant…

— Вы симпатичный человек… Я там, рядом, уже больше не мог… в изоляции… — он указал пальцем на свою комнату. — Как бы это сказать? Я решил обратиться к кому-нибудь. И выбрал вас. Может быть, потому, что вы человек симпатичный, а может, потому, что через стенку… Я больше не могу оставаться один. Не могу, и все. Разрешите, я присяду.

Он сел, и движения у него были как после болезни — осторожные, будто он еще не овладел полностью своим телом и должен был заранее обдумывать каждое движение.

— Я прошу вас сказать со всей откровенностью, против меня что-то затевается?

— Но почему же? — спросил я.

Он решил засмеяться, а потом сказал:

— Простите, я хотел бы начистоту… но прежде я должен объяснить, в каком качестве я, собственно, предстал перед уважаемым паном. Я буду вынужден сделать некоторый экскурс в мою жизнь. Выслушайте меня, будьте добры. Впрочем, вы, должно быть, по слухам уже достаточно знаете обо мне. Вы слышали обо мне как о человеке смелом, можно сказать, рисковом… Да-а-а… Но вот недавно случилось со мной… Сломался я, знаете ли. Вот такой анекдот. Неделю назад. Сидел я, знаете ли, за столом, и вдруг пришел мне в голову такой вопрос: почему ты до сих пор не споткнулся? А если ты завтра споткнешься и попадешься?

— Но не в первый же раз пришла вам в голову эта мысль.

— Конечно! Не в первый раз! Но на этот раз этим все не кончилось — мне сразу же пришла в голову другая мысль, что я не должен так думать, потому что это может меня размагнитить, раскрыть, предать, черт побери, предать во власть опасности. Я подумал, что лучше так не думать. И как только я так подумал, то уже не мог избавиться от этой мысли и погиб, теперь я постоянно, постоянно должен думать, что у меня подвернется нога, что я не должен думать о том, что у меня подвернется нога, и так до бесконечности. Господи! Я погиб!

— Нервы!

— Это не нервы. Это знаете что? Перерождение. Перерождение смелости в страх. С этим ничего не поделаешь.

Он закурил сигарету. Затянулся, выдохнул дым.

— Понимаете, еще три недели назад передо мной была цель, задача, тот или иной объект операции, я вел борьбу… Теперь у меня ничего нет. Все упало, как, простите, подштанники. Теперь я думаю только о том, как бы со мной чего не случилось. И я прав. Тот, кто за себя боится, всегда прав! В том-то и беда, что я прав, только сейчас и прав! Но вы-то чего от меня хотите? Я уже пятый день здесь сижу. Прошу лошадей — не дают. Держите меня как в тюрьме. Что вы хотите со мной сделать? Я уже извелся в этой клетушке… Чего вы хотите?

— Успокойтесь, пожалуйста. Это нервы.

— Вы хотите меня прикончить?