Михаил Садовяну - М. Садовяну. Рассказы. Митря Кокор. Л. Ребряну. Восстание

— Я был в Амаре на днях и видел, чем живут и дышат крестьяне! — продолжал Григоре. — Месяц назад они из кожи вон лезли, стараясь во что бы то ни стало купить поместье Бабароагу. А нынче им это даже в голову не приходит. Теперь они просто требуют, чтобы им раздали все поместья. И этих людей вы хотите сейчас успокоить обещанием отменить поборы?.. Нелепо!

— Раз так, то необходимо будет применить силу, в первую очередь усмирить бунтовщиков, а потом, когда мужики опомнятся, они сами поймут, какое благо для них эти меры! — безмятежно возразил Пределяну.

— Так и надо сказать! — согласился Григоре. — Нечего лицемерить. Крестьяне взбунтовались — пусть выступит армия и накажет их. Вот и все! Вопрос о реформах можно обсуждать со здоровыми людьми, а не с больными или экзальтированными. Манифест же — это новое проявление лицемерия, и потому он раздражает меня! Для подавления восстания необходимо пролить кровь. Но вместо того, чтобы сразу же открыть по восставшим огонь, правительство сперва стреляет в воздух, выпускает манифест, чтобы впоследствии умыть руки и утверждать, что оно, видите ли, не желало кровопролития… Дешевое византийское лицемерие, которое лишь ожесточит несчастных крестьян и приведет к еще более страшной бойне!

Вмешалась Текла и запретила мужчинам говорить за столом о мятежах и политике. Разговор снова зашел о Мироне Юге. Госпожа Пределяну заметила:

— Я б с ума сошла при одной только мысли, что в такие дни Виктор мог бы очутиться один в деревне.

Григоре Юга бросил взгляд на Ольгу, как раз когда Пределяну спросил:

— К слову, Григорицэ… Ты уж прости, если я вмешиваюсь не в свое дело, но я слышал, что твоя жена…

— Бывшая жена! — покраснев, быстро поправил его Григоре.

— Да, твоя бывшая жена будто бы сейчас тоже у себя в поместье. Это правда?

— Не знаю, — пробормотал Григоре, нахмурившись. — Для меня она давно умерла.

Приказчик Леонте Бумбу, выполняя указания Мирона Юги, держал барина в курсе всего, что происходило в деревне. В тот день с самого утра, с тех пор как стало известно, что произошло в Руджиноасе, старик то и дело вызывал Бумбу к себе и задавал ему один и тот же вопрос:

— Ну, что еще натворили наши люди?

Приказчик скрыл от него известие об убийстве Надины, опасаясь, как бы тот не поехал в Леспезь, чтобы лично во всем убедиться. Когда Юга осведомился о судьбе молодой барыни, он ответил, что ничего не знает, но скорее всего ее нет в деревне.

— Разумеется! — довольно воскликнул Юга. — Да ей и нечего тут делать. Хорошо, что у нее автомобиль и она сумела вовремя уехать, а то одному богу известно, в какую беду она могла бы попасть из-за наших мужиков…

После ужина старик вышел во двор, как всегда в погожие вечера, чтобы немного поразмяться перед сном. На темно-синем безоблачном небе, точно капли росы, мерцали звезды. Весенняя свежесть заставила его ускорить шаг. Он обошел новый дом по усыпанной гравием, недавно расчищенной аллее и направился к главным воротам, выходящим на улицу. Между деревьями усадебного парка, прямо перед собой, как будто совсем рядом, он увидел пламя пожара, пожиравшего усадьбу Козмы Буруянэ. Здание горело спокойно, ровным пламенем, заливавшим небо багровым светом. Было десять часов. Бушевание пожара чуть улеглось, затих и людской гомон, доносившийся даже сюда в тиши сумерек. Село спало, будто все случившееся за день ему только привиделось во сне. Только пламя пожара свидетельствовало о том, что это не сон… Влево, где-то дальше, на небе пылало другое багровое пятно. Это горела усадьба в Леспези или, быть может, та, что в Глигану. Даже справа, в стороне Руджиноасы, еще проглядывали багровые отблески. То, что горело там, горело ровно, неторопливо, как и положено догорать остаткам.

«Никогда бы не подумал, что мои люди окажутся такими подлыми, что именно они совершат преступления у соседей и станут подбивать их на новые злодеяния! — подумал Мирон Юга, на миг останавливаясь у ворот. — Все, что я для них сделал, ни к чему не привело. Ничего не поделаешь, мужик так и остается дикарем до скончания века».

Он повернул обратно, обошел дом с другой стороны, прошел мимо старой усадьбы в обширный огород на задворках, где не было деревьев и открывался большой кругозор. Печаль все сильнее сжимала сердце. До этого дня, вопреки всем событиям и слухам, он в глубине души был твердо уверен, что уж его-то люди будут вести себя смирно, даже если восстанут окружающие села. Ему казалось, что вся его жизнь и жизнь его предков объединила его с крестьянами, и он не мог себе представить, чтобы крестьяне не испытывали того же чувства братского слияния с ним.