Михаил Садовяну - М. Садовяну. Рассказы. Митря Кокор. Л. Ребряну. Восстание

Вдруг в зале все засуетились. Новые и новые фрачные пары протискивались через боковые двери. С правой стороны торжественно вплывали архиереи, сияя своими расшитыми одеяниями, с левой — генералы в парадных, затканных сверкающим шитьем мундирах. На возвышении выстраивались в ряд важные господа. Около одной из дверей кто-то испуганно крикнул:

— Его величество король!

На мгновение воцарилась напряженная тишина, которая тут же взорвалась шквалом рукоплесканий; они прекратились только тогда, когда король взял из рук главы правительства лист бумаги, вынул очки, не торопясь вздел их на нос и начал читать:

— Господа сенаторы! Господа депутаты!

Почти после каждой фразы раздавались аплодисменты, то тише, то снова громче, вынуждая короля останавливаться и поглядывать поверх очков на мозаику лиц, обращенных к нему тысячью взглядов, сливавшихся, точно тысячи лучей, в фокусе волшебной линзы.

— …моя постоянная забота о процветании трудолюбивого крестьянства, мощной и здоровой основы государства, от которой зависит будущее нации.

К гулу рукоплесканий присоединился теперь и пересохший от волнения голос Григоре:

— Браво! Браво!

Надина чуть повернула голову и с укоризной посмотрела на мужа.

Чтение королевского послания окончилось, овация проводила короля до выхода, и все потянулись из зала.

— Очень милый спектакль! — прощебетала Надина. — Правда? А король какой душка!

На улице — элегантные экипажи, шумные автомобили, улыбки, рукопожатия. Военный оркестр почетного караула грянул бравурный марш…

Собака отчаянно лаяла. Дождь лил как из ведра.

— Да выдь ты за дверь, человече, погляди, как бы сука не тяпнула кого, а то бед потом не оберешься!

Игнат Черчел, ворча, поднялся с лавки. Как только он открыл дверь в сени, поросенок, который скребся там, пытаясь войти, метнулся ему в ноги и ворвался в комнату.

— А, черт с ним! — пробормотал Игнат, подошел к входной двери и крикнул: — Да цыц ты, шавка, будь ты проклята со всем своим отродьем!

По двору, шлепая по грязи и защищаясь раскрытым зонтиком от бешеных наскоков собаки, к дому шел сборщик налогов Бырзотеску, а за ним месил грязь один из деревенских стражников.

— Что ж ты, Игнат, поджидаешь, чтобы я сам к тебе пожаловал, да еще в такую непогоду гоняешь? Не жалеешь ты моих трудов, а?

Ошеломленный хозяин сперва ничего не ответил, а лишь снова прикрикнул на собаку:

— Цыц, шавка! Не понимаешь, видать, по-хорошему! — И тут же, смягчив голос, он обратился к Бырзотеску: — Да чего уж нам, горемычным, ждать! Только держит нас нищета в своих когтях, дохнуть не дает… А иначе бы я беспременно пришел, как не прийти… Ведь я-то хорошо знаю, где примэрия, да и ноги, слава богу, еще ходят.

Бырзотеску добрался наконец до двери, закрыл зонтик и, тщательно стряхивая с него воду, заметил:

— Как платить подати — нищета вас заела, а так в корчме днюете и ночуете! Я-то вас, мужиков, хорошо знаю, Игнат! Меня вокруг пальца не обведете! На вас я здесь трачу свою жизнь и здоровье!

— Какая там корчма? — запротестовал Игнат. — Я и не упомню, когда хоть каплю цуйки в рот брал, да кто теперь и помышляет о выпивке, коли…

— Ну ладно, хватит лясы точить! Я к тебе не для болтовни пришел! — перебил его Бырзотеску и вошел в дом.

Жена Игната застыла у печи, прижимая к себе четверых детей, словно наседка, смертельно напуганная коршуном. Поросенок, довольно похрюкивая, удивленно задрал пятачок… Сборщик налогов остановился посреди комнаты, внимательно осматривая все вокруг. Худой и долговязый, он касался головой потолочины. Оглядевшись, он взял у стражника реестр, что-то там записал и вырвал страницу.

— Так вот, Игнат, — заявил он строго, — я сейчас опишу твоего поросенка, потому что ничего более ценного, вижу, у тебя нет. Понятно? Пока я его не забираю, так и быть, не говори, что я злой человек. Но не надейся, что буду ждать тебя больше недели, меня начальники тоже не ждут. И приходить сюда больше не буду, незачем мне портить обувку в лужах и грязи, вы-то мне другую не купите, даже если мне босиком шлепать придется… Значит, так, Игнат, приходи поскорей с деньгами, а не то распрощаешься с поросенком.

— Ой, беда какая, — горестно запричитала женщина, — не отбирайте у нас свинки, барин, не оставляйте детишек голодными!.. Больше ничего у нас нет, последний кусок от себя отрываем, чтобы поросенка выкормить, а другую скотину где нам держать, ни кормов нету, ни кукурузы…

Не обратив на женщину ни малейшего внимания, будто ее и не было, Бырзотеску повернулся и вышел, низко согнувшись, чтобы не удариться головой о притолоку. Игнат удрученно проводил его, как положено, до самой калитки, машинально повторяя просящим, плаксивым голосом: