Нодар Думбадзе - Я, Бабушка, Илико и Илларион

— Так бы и сказал, сынок, а то начал с Адама и Евы… — улыбнулась бабушка.

— А какие нужны подарки? — спросил Илико.

— Всякие: фрукты, чурчхелы, теплая одежда, варежки, носки теплые… Сегодня четверг, в понедельник от имени нашего села на фронт отправится вагон подарков… Если что надумаете, несите сюда, к Ольге. Завтра зайдут наши ребята, заберут. Агитатор попрощался и ушел. Мы долго сидели молча и думали — что бы такое подарить красноармейцам… Тишину первым нарушил Илико

— Какие у меня есть сокровища? Одна бурка, и та вон торчит за дверью… Встань, Зурикела, тащи ее сюда! Я удивленно взглянул на Илико.

— Что ты вылупил глаза? Мир провалится, что ли, если такой старый хрыч, как я, не будет бурку носить?! Все равно уже весна скоро! Неси сюда бурку! Я вышел на балкон и тотчас же вернулся с буркой — черной, почти новой буркой Илико, той самой, которой он укрывался, которую берег как зеницу ока и которую не одалживал даже Иллариону.

— Принес? Клади ее в угол… Придут ребята — отдайте, сказал Илико, не глядя на бурку.

— Позор этому старому дураку — господу богу, что тебя одноглазым сделал! Я-то знал, что у тебя золотое сердце, но, честно говоря, не думал, что в такой высохшей груди лежит целый самородок, — сказал Илларион и почесал за ухом. Потом он беспокойно заерзал на стуле и вдруг сорвался и выскочил из комнаты.

— А я знаю, куда помчался носатый! — ухмыльнулся Илико.

— Куда? — спросила бабушка.

— Домой! Ты что, нрава его не знаешь? Теперь он мне назло перевернет весь дом! Да много ли у него добра, у голодранца! Не прошло и пяти минут, как вернулся Илларион и молча поставил рядом с буркой Илико свои единственные новые сапоги.

— С ума сошел, несчастный?! — вскочил Илико.

— Вставай, старик. Поздно уже, ты что, ночевать тут собираешься? — сказал Иллариони направился к двери…

…Я проснулся от легкого шороха. Бабушка сидела на краю кровати и, стараясь не шуметь, одевалась. Потом так же бесшумно встала, на цыпочках прошла в «кассу» и вернулась с чесалкой в руках. Поставив чесалку у камина, она подошла к кровати, распорола тюфяк и стала клочьями вырывать из него шерсть. Затем уселась перед чесалкой на валявшуюся там же козью Шкурку и принялась чесать шерсть, раскачиваясь всем телом в такт движению рук и что-то монотонно бормоча про себя.

Я долго молча смотрел на бабушку, и глаза мои наполнялись слезами. Я думал о незнакомом солдате, для которого в эту лютую зимнюю ночь моя бабушка дрожащими от холода руками вязала теплые носки…

Холодные зимние вечера мы коротаем у Илико. В камине весело потрескивают дрова, на сковороде аппетитно шипит кусок окорока, тут же рядом греется вино в небольшом кувшинчике. А мы режемся в нарды или читаем вслух, но чаще всего беседуем о политике. Политика занимает нас больше всего, да разве только нас: стоит зима 1942 года, и немцы подошли к Москве.

…Илларион читает сводку Совинформбюро. Потом не спеша складывает газету и безапелляционно заявляет:

— Конец Гитлеру!

— Ну, что там в газете, Илларион?

— Стали у Москвы и ни шагу дальше!

— А что слышно про второй фронт7

— Гм, не спешат союзнички… И вообще, хитрит Англия… К Америке пристает — отвернись, говорит, от Советского Союза и помоги мне.

— А Америка что?

— Это, говорит, не твое дело.

— А тут еще Германия уговаривает Турцию и Японию: как только, говорит, я вступлю в Сталинград, вы ударьте со своей стороны!

— Может быть, она думает, что в Сталинград вступить — это все равно что в «Красный крест»?! Напиши Верочке Бурчуладзе заявление, и тебя с аплодисментами примут, да?

— Мда-а… В последнее время, прямо скажу, не нравится мне политика Турции!

— О-о, это такой жулик… Стоит Турции заметить, что Германии тяжело, как она сразу же набросится на нее.

— Да что ты? Не говори!

— Вот — я! А вот — Германия! Сбрить мне усы, если так не будет!

— А Япония?

— Что — Япония… Германия ее торопит — начни, говорит, чего ты ждешь? А она в ответ: ты, говорит, как стала у Москвы, так и стоишь без движения. Скажем, начну я, а потом куда мне деваться?

— А что говорит Гитлер?

— Гм, Гитлер… Гитлер уже дважды объявлял по радио о взятии Сталинграда, да разве Японию проведешь? Это такая хитрая бестия… Нет, плохи их дела!..

— Дай бог!.. Налей, Зурикела!

Мы поднимаем стаканы и пьем за победу, за тех, кто на фронте, за мир.

— А я стихи вчера написал! — вдруг выпалил я. — А ну, прочти!