Уильям Фолкнер - Деревушка

— Что ж, — сказал один. — Не знаю, что он за парень, этот, которого Уорнер нанял. Но кровь не водица. И ежели у тебя родня такая лютая, что во всякий час может поджечь конюшню…

— Оно конечно, — сказал Рэтлиф. — Но только старый Эб не подлец. Он просто озлобился.

Все помолчали. Они сидели на стульях или на корточках, не видя друг друга в темноте. Уже совсем смерклось, об ушедшем солнце напоминало только бледно-зеленое пятно на северо-западе. Закричали козодои, светляки замерцали и зароились меж деревьев у дороги.

— Как так озлобился? — сказал наконец кто-то.

— А так, озлобился и все, — сказал Рэтлиф ласково, непринужденно, словоохотливо. — Сперва эта история, что была во время войны. Тогда он никого не трогал, никому не вредил и не помогал ни тем, ни другим, знай занимался своим делом — барышничал, промышлял лошадьми, а ведь ни барыш, ни лошади политики никак не касаются, и вдруг является какой-то тип, у которого и лошадей-то своих никогда не было, и стреляет ему в ногу. Ясное дело, это его озлобило. А потом другая история — с тещей полковника Сарториса, миссис Розой Миллард. Эб вошел с ней в долю, и они вместе торговали лошадьми и мулами, честно-благородно, не собираясь никого обижать, ни северян, ни южан, и на уме у него были только лошади да барыш, до тех пор, покуда миссис Миллард не застрелил этот малый, который величал себя майором Грамби, и тогда сын полковника, Баярд, и дядюшка Бэк Маккаслин вместе с одним черномазым поймали Эба в лесу, и что-то там было такое — привязали его к дереву или еще к чему и, может, даже всыпали ему хорошенько вожжами, а то и горячими шомполами, хотя все это только слухи. Так или иначе, а только после этого Эб забыл свою верность Сарторисам, и я слышал, будто он долгонько прятался в холмах, покуда полковник Сарторис не занялся строительством своей железной дороги, так что Эб мог выйти без опаски. Ну, и это озлобило его еще посильнее. Ему оставалось только одно — снова приняться за барышничество. И тут он нарвался на Пэта Стэмпера. И Пэт живо отбил у него охоту к этому делу. И уж тут он вконец осатанел.

— Так вы, значит, говорите, что они с Пэтом Стэмпером сшиблись лбами и он еще после этого ноги унес? — сказал кто-то. А Стэмпера здесь знали все. Он стал легендой, хоть и был еще жив, легендой не только в этих краях, но и во всем Северном Миссисипи и Западном Теннесси — большой, грузный человек, в светлой широкополой дорогой шляпе, с холодными синеватыми, как лезвие нового топора, глазами: он разъезжал в фургоне, где у него лежала палатка, и ставил лошадь против лошади, как картежник ставит карту против карты, столько же ради удовольствия одержать верх над достойным противником, сколько ради самого выигрыша, и ему помогал негр-конюх, артист в своем деле, такой же, как, скажем, скульптор в своем, который мог взять любого одра, в чем только душа держится, увести его в пустой сарай или в другое место, все равно куда, были бы только четыре стены, а потом, с ловкостью фокусника, вывести оттуда такого коня, что и родная мать, кобыла, его бы не узнала, не то что прежний хозяин; и действовали они, Стэмпер и негр, в каком-то нерушимом согласии, словно единый ум, против которого бессильны простые смертные, потому что они могли при этом действовать порознь, в разных местах, орудуя двумя парами ловких рук.

— Нет, ему еще больше посчастливилось, — сказал Рэтлиф. — Он остался целехонек. Потому что ежели Стэмпер кого и изничтожил, так это миссис Сноупс. Впрочем, она сама никогда этого не признавала. Вся ее промашка только в том и была, что она сама не поехала в Джефферсон за сепаратором, хотя, пожалуй, с самого начала знала, что рано или поздно, а поехать придется. Не Эб купил у Пэта Стэмпера лошадь и продал ему две, а миссис Сноупс. А Эб был между ними только посредником.

Все снова замолчали. Потом тот, что заговорил первым, сказал:

— Откуда вы все это знаете? Наверно, сами были при этом?

— Был, — сказал Рэтлиф. — Я вместе с ним ездил за сепаратором. Мы жили примерно в миле от них. Мой отец вместе с Эбом арендовал землю у старика Энса Холленда, и я частенько торчал вместе с Эбом около конюшни. Потому что я был помешан на лошадях, так же как и он. А он тогда еще не осатанел. Он еще жил со своей первой женой, с той, что он привез из Джефферсона, а потом, в один прекрасный день, ее папаша прикатил в фургоне, погрузил ее вместе со всеми ее пожитками и сказал Эбу, что если тот еще когда-нибудь перейдет Уайтлифский мост, он его пристрелит. Детей у них не было, а мне как раз пошел восьмой год, и я бегал к ним чуть не каждое утро и проводил с Эбом целый день, мы с ним сидели на загородке, а соседи приходили поглазеть, на какого одра он выменял моток проволоки или поломанные плуги и бороны старика Энса, и Эб врал, всегда в меру, сколько лет лошадке и сколько он за нее отдал. Он был помешан на лошадях и этого не отрицал, но совсем не так помешан, как говорила миссис Сноупс в тот день, когда мы привели лошадь Бисли Кемпа и пустили ее в загон, а сами пошли в дом и Эб разулся на веранде, чтобы ноги перед обедом малость поостыли, а миссис Сноупс стояла в дверях и грозилась сковородкой, а Эб сказал: «Ну-ну, Винни, полно, ты ведь сама знаешь, что я всегда был помешан на хороших конях, так что зря ты на меня напустилась. Лучше благодари бога за то, что я по его милости не только знаю толк в лошадях, но и разумом не обижен».