Хулио Кортасар - Счастливчики

— Ничего не видно, че. Надо куда-то спрятаться до рассвета, не то нас сразу заметут.

— Вон дверь, — сказал Мохнатый. — Ну и темень, Господи спаси.

Они выскользнули из люка и в два прыжка оказались у двери. Дверь была заперта, но Рауль тронул Медрано за плечо, указывая на другую дверь, метрах в трех. Мохнатый первым подскочил к ней, распахнул и пригнулся к полу. Остальные, помедлив секунду, присоединились к нему. Дверь бесшумно закрылась. Они замерли, прислушиваясь. Не слышно было даже их дыхания, пахло полированным деревом, как и в каютах носовой части. Осторожным шагом Медрано дошел до иллюминатора и отодвинул штору. Чиркнул спичку и загасил пальцами: каюта была пуста.

Ключ торчал с внутренней стороны двери. Они заперли дверь и сели на пол — курить и ждать. До рассвета делать было нечего. Атилио забеспокоился, хотел знать, есть ли у Медрано с Раулем план действий. Плана не было, просто хотели дождаться рассвета, чтобы оглядеться на корме и любым путем добраться до радиорубки.

— Потрясно, — сказал Мохнатый.

В темноте Медрано и Рауль улыбнулись. Они молчали и курили, пока Атилио не задышал с присвистом. Сидя плечом к плечу, Медрано и Рауль закурили по новой сигарете.

— Я только беспокоюсь, как бы кто-нибудь из глицидов не сунулся на носовую палубу и не обнаружил бы, что мы захватили в плен его коллегу и парочку липидов.

— Маловероятно, — сказал Медрано. — Если уж они не пришли, когда мы их звали криком, то едва ли изменят своим привычкам. Меня гораздо больше беспокоит несчастный Лопес, он может решить, что обязан пойти за нами, а у него нет оружия.

— Это было бы скверно, — сказал Рауль. — Но не думаю, что он придет.

— А-а.

— Дорогой Медрано, ваша скромность прелестна. Человек, который способен сказать «A-а» вместо того, чтобы спросить, почему я так думаю…

— Сказать по правде, я догадываюсь.

— Разумеется, — сказал Рауль. — И все равно я бы предпочел, чтобы вы спросили. Самое время, может, потому, что темнота благоухает ясенем, а может, потому, что, того гляди, нам тут проломят голову… Я не слишком сентиментален и не горазд на откровенности, но тут я готов рассказать вам, что это значит для меня.

— Ну так расскажите. Только негромко.

Рауль помолчал немного.

— По-видимому, я ищу свидетеля, как всегда. Поскольку нахожусь в некотором смятении: со мной вполне может произойти что-то неприятное. И вот посланник, словом, некто, мог бы сказать Пауле… В этом суть: что он ей скажет? Вам нравится Паула?

— Очень, — ответил Медрано. — И мне жаль, что она несчастлива.

— Можете порадоваться, — сказал Рауль. — Как это ни странно слышать от меня, но я уверен, что в данный момент Паула счастлива так, как только может быть счастлива в этой жизни. И именно это посланнику предстоит сказать ей в случае чего, в знак моих самых искренних пожеланий. То Althea, going to the wars [91] Алтее, уходя на войну ( англ. ). , — добавил он как бы для себя.

Медрано ничего не сказал, и некоторое время они слушали рокот машин и порою доносившийся издали плеск волн. Рауль устало вздохнул.

— Я рад, что познакомился с вами, — сказал он. — Не думаю, что у нас много общего, разве что склонность к коньяку в открытом море. Однако же тут мы почему-то вместе.

— Из-за Хорхе, я полагаю, — сказал Медрано.

— О, Хорхе… Помимо Хорхе уже столько всего накопилось.

— Верно. Возможно, единственный, кто здесь действительно из-за Хорхе, это Атилио.

— Right you are.

Медрано протянул руку и приоткрыл штору. Небо начинало светлеть. Он подумал: а какой смысл имело все это для Рауля? Осторожно гася окурок о пол, он смотрел на бледную сероватую щель под дверью. Пора будить Атилио, готовиться к выходу. «Помимо Хорхе столько всего накопилось», — сказал Рауль. Столько всего, но все так неясно, так перепуталось. Интересно: для остальных тоже, как и для него, когда все пройдет, в памяти останется только неясное нагромождение событий, бурные метания? Рука Клаудии, голос Клаудии, поиски выхода… Снаружи постепенно развиднялось, и так хотелось, чтобы и его тоска тоже рассеялась с наступлением дня, но впереди все было неясно, зыбко. Захотелось вернуться к Клаудии и долго смотреть ей в глаза, искать в них ответа. Это он знал наверняка, во всяком случае, чувствовал уверенность, что ответ заключался в Клаудии, хотя сама она этого не знала и считала, что это она должна искать ответ. Выходит, человек, живший ущербной жизнью, может, когда придет его час, сам вкусить жизнь во всей полноте и указать путь другому. Но сейчас ее не было рядом, и его смущенный дух терялся в потемках, пропахших табачным дымом. Как привести в порядок все то, что, как ему казалось до этого плавания, было в полном порядке, как сделать, чтобы в будущем было невозможно заплаканное лицо Беттины, как достичь той центральной точки, откуда каждый разрозненный элемент можно видеть, точно спицу колеса. Видеть себя идущим и знать, что это имеет смысл; любить и знать, что его любовь имеет смысл; бежать и знать, что это бегство не будет еще одним предательством. Он не знал, любит ли он Клаудиу, ему только хотелось быть рядом с нею и с Хорхе, спасти Хорхе, чтобы Клаудиа простила Леона. Да, чтобы Клаудиа простила Леона, или разлюбила его, или чтобы полюбила еще больше. Нелепо, но именно так: чтобы Клаудиа простила Леона прежде, чем простит его, прежде, чем Беттина его простит, прежде, чем он снова сможет приблизиться к Клаудии и Хорхе, чтобы протянуть им руку и быть счастливым.