Орасио Кирога - Анаконда

Ничольсон дочитал письмо, крайне озадачившее его, и почувствовал беспокойство, свойственное холостяку, вынужденному внезапно вступить в брак, о котором он даже и не мечтал. Правда, жена у Ничольсона будет фиктивная, но обвенчаться с ней он все-таки должен.

«Веселые дела у меня», — подумал Ничольсон, и настроение у него окончательно испортилось. «И почему ему взбрело в голову доверить эту благородную миссию именно мне, а не кому-нибудь другому?» Но, вспомнив о друге, он тут же раскаялся в своих дурных мыслях. «Так или иначе, — заключил Ничольсон, — а все же этот фиктивный брак меня беспокоит. Хоть бы уж девица-то оказалась красивой… Ведь раньше у Ольмоса был отвратительный вкус. Но переступить порог церкви и пройти под ее сводом с чужой да еще безобразной женой…»

По правде говоря, если бы предстоящая женитьба была настоящей, если бы женился он для себя, то, возможно, что эта уже весьма надоевшая Ничольсону церемония и не казалась бы такой нелепой. Но тут все обстояло несколько иначе: он должен был вести под руку женщину, которая, как всем было известно, предназначалась другому.

Ничольсон был человеком светским и прекрасно знал, что вся прелесть жизни заключается в том, чтобы ничего не принимать всерьез, поэтому если во всей этой истории и была для него какая-то трудность, то заключалась она в необходимости проследовать в три часа дня сквозь густую толпу людей, гордо ведя под руку невесту, которая только что поклялась быть верной другому.

Вот в этом-то выставлении напоказ посторонним людям и заключалось то, что ему так претило. Но о скромной свадьбе нечего было и думать; семья невесты была слишком известной, чтобы пожалеть три тысячи песо на уплату за перекрытие уличного движения в часы венчания. Итак, он смирился с предстоящей женитьбой и на следующий день отправился к своей будущей супруге.

Ничольсон только что приехал из Чили, где прожил десять лет, и не был знаком с невестой. Он, правда, припоминал, но весьма туманно, ее мать. Что касается своей нареченной, то она была тогда еще слишком мала. «Мать была недурна собой, — размышлял Ничольсон по дороге, — даже при своем чересчур плоском лице. Больше я ничего не могу припомнить. Если дочь не окажется намного дурнее своей матери по крайней мере…»

Они жили на улице Родригэс Пенья, что на проспекте Альвеар. Ничольсон попросил доложить о себе, и та поспешность, с какой перед ним распахнулись двери гостиной, красноречиво говорила о том, что он являлся здесь желанным гостем.

Ничольсона приняла сеньора де Сааведра. Он увидел перед собой весьма пышную и разодетую в шелка даму, причесанную с кокетством, не соответствовавшим ее возрасту. Дама приятно улыбнулась гостю.

— …Да, Ольмос нам сообщил вчера… Очень рада вас видеть… Мы никак не могли предположить, что он так долго задержится там… Бедная Чича… Но зато мы имеем удовольствие познакомиться с вами и…

— Да, сеньора, — усмехнулся Ничольсон… — а я имею удовольствие быть принятым в качестве жениха, о чем я никогда даже и не мечтал.

— Действительно, — рассмеялась сеньора де Сааведра. И, откинувшись назад, она едва удержалась на своих толстых и коротких ногах. — Если бы мне об этом сказали месяц тому назад… Да что там месяц!.. каких-нибудь два дня назад, что вы женитесь на моей дочери… Нужно вас хоть познакомить с ней, не так ли? Мы только что вернулись домой, — добавила она, как бы в оправдание своего чересчур шикарного туалета. — Да вот она, кажется, и идет сюда,

Ничольсон и сеньора де Сааведра обернулись к двери. Шуршание шелка, которое еще издали услышала мать, все приближалось, и наконец в дверях появилась высокая девушка. Ее бока были настолько сжаты длинным корсетом, что казалось, будто они начинались с середины бедер. Было очевидно, что девушка значительно полнее, чем хотела казаться. Впрочем, изысканная элегантность наряда еще больше подчеркивала вульгарность се очень простого и накрашенного лица.

«Я, кажется, припоминаю это лицо», — подумал Ничольсон, а сеньора де Сааведра воскликнула:

— А! Это Мария Эстер… Моя любимая племянница. Она несколько дней тому назад приехала к нам погостить, сеньор Ничольсон. Дитя мое, познакомься, это друг Ольмоса, который окажет нам честь, став членом нашей семьи.

— Но, увы, временно, сеньорита, к великому моему огорчению, — добавил Ничольсон.

— Ах, вот как? — засмеялась Мария Эстер, потому что ей ничего другого не пришло, да и не могло прийти в голову. Девушка села, откинув легким движением свое платье. А затем уже с серьезным видом осмотрела Ничольсона с ног до головы.