Саша Гитри - «Мемуары шулера» и другое

И до моих ушей донёсся незабываемый диалог:

— А бабуля?

— Пока дышит. Но это минут на двадцать от силы, больше не протянет.

— А сколько их всего-то осталось?

— Да не меньше четырех.

Глухонемой дядюшка, он же убийца всего семейства, умер последним, зато в ужасных страданиях.

— Это кто ж из них так орёт-то?

— Да тот, что немой, — был ответ.

Когда к семи часам всё было кончено, я выбрался из своего убежища и оказался нос к носу с замотанным доктором, который в полном изнеможении утирал со лба пот.

Он поглядел на меня, узнал и, не поверив глазам, пробормотал:

— Гм... Ты ещё тут?

И в голосе его прозвучало неподдельное удивление — без всякой укоризны.

Хотя он тут же добавил:

— А ты-то как здесь оказался?

И в этой фразе прозвучало не столько: «Как ты оказался под этим прилавком?», а скорее: «Как, ты всё ещё на этом свете?»

В сущности, он никак не мог понять, по какому-такому праву я не умер вместе со всем своим семейством?

Потом поинтересовался:

— А у тебя ничего не болит?

— Да нет, вроде ничего.

— А как это тебе удалось?

И теперь уже он глядел на меня, будто я какой-то оборотень или дьявол во плоти. Двенадцатилетний парнишка, который безнаказанно сожрал ядовитые грибы и пережил всех своих сородичей, — это явно заинтриговало его не на шутку! Какие бескрайние возможности для медицинских экспериментов! И поскольку я почувствовал, как мысленно он уже копался в моих внутренностях, пришлось признаться, как всё было на самом деле:

— Да я их не ел.

— Почему?

И это «почему», столь поспешно сорвавшееся с уст эскулапа, признаться, потрясло меня до глубины души. Профессиональная привычка, согласен, но клянусь, он произнёс это с неприкрытой укоризной.

И поскольку он всё бормотал и бормотал, почему да почему, я предпочёл сознаться в своём тяжком проступке, за который и был наказан, оставшись без грибов.

Тогда, изобразив подобие улыбки, он подмигнул мне, будто говоря:

— А ты, однако, парень не промах!

История быстро обошла всю деревушку, и предоставляю читателям догадаться, какие комментарии она породила.

В день похорон, сопровождая в последний путь одиннадцать сородичей, я, скорбно опустив голову, с сухими глазами, всё думал: неужели оттого, что мне чудом удалось остаться в живых, меня хоть отчасти считают убийцей всей этой тьмы родственников?.. А за спиной у меня то и дело слышался шепоток:

— А знаете, почему этот малец-то не помер?.. Да потому что на руку нечист!

Да, что греха таить, я, и вправду, остался в живых только благодаря тому, что своровал. Но согласитесь, делать отсюда вывод, будто все остальные отдали концы только потому, что были честными, это уж всё-таки перебор...

И тем вечером, засыпая один в опустевшем доме, я пришёл к выводам насчёт воровства и справедливости, которые, возможно, покажутся вам несколько неожиданными, однако их ничуть не поколебал мой дальнейший сорокалетний опыт.

Приютил меня в моём сиротстве один дальний родственник, мэтр Морло, о чьём существовании я даже не подозревал прежде. Он был нотариусом в городишке под названием Флёр и взял меня к себе, дабы избавить от житейских забот. После продажи бакалейной лавки и оплаты одиннадцати похорон я стал обладателем восемнадцати тысяч франков.

Мне эта сумма казалась баснословной. А ему, должно быть, упавшей с небес удачей.

Он заверил меня, что вложил её в своё дело и вернёт сторицей, едва я достигну совершеннолетия.

Но в дальнейшем мне так и не суждено было снова увидеть эти деньги — как, впрочем, и самого родственника тоже.

Поначалу у него вроде было намерение взять меня на службу к себе в контору. Он даже пару раз заикнулся об этом. Но быстро отказался от своей затеи, ибо мальчонкой я оказался необразованным и без всяких манер. Вернее сказать, жена его отговорила.

У неё на этот счёт своя задумка имелась: держать меня в доме на роли нахлебника, дабы с полным правом попрекать куском хлеба. И почти с первого дня она не скрывала своего отвращения, видя меня за столом.