Эптон Синклер: Джунгли

Но хуже всего было то, что теперь на плечи людей, которые действительно сделали все возможное, ложилось лишнее бремя. Вот хотя бы бедный старый пан Иокубас: он уже дал пять долларов, а ведь всем было известно, что Иокубас Шедвилас только что заложил за двести долларов свою гастрономическую лавку, чтобы уплатить арендную плату, просроченную на несколько месяцев. Или иссохшая старая пани Анеля, вдова с тремя детьми и ревматизмом впридачу, которая стирала белье торговцам с Холстед-стрит за такие гроши, что просто сердце готово было разорваться от обиды. Анеля отдала весь доход, который принесли ей куры за несколько месяцев. Этих кур у нее было восемь штук, и она держала их в закутке, отгороженном на площадке черной лестницы. Ребятишки Анели целыми днями рылись в мусоре, собирая корм для птиц, а когда конкурентов оказывалось слишком много, дети отправлялись на Холстед-стрит и бродили вдоль водосточных канав; мать шла поодаль, следя, чтобы у них не отняли их добычи. Никакие цифры не могли выразить, что значили куры для старой Анели Юкниене: она расценивала их по-своему — ей казалось, что благодаря курам она получает возможность из ничего получить что-то, что они дают ей возможность одурачить мир, который столь разнообразными способами одурачивал ее. Поэтому она неустанно ухаживала за своими питомцами и, не спуская с них глаз по ночам, научилась видеть в темноте не хуже совы. У нее как-то уже стащили одну курицу, и не проходило месяца, чтобы кто-нибудь не покушался на других; а предотвратить кражи можно было лишь неусыпным бдением. Отсюда понятно, чего стоили старой госпоже Юкниене те доллары, которые она вложила в свадебный пир — и только потому, что тетя Эльжбета как-то дала ей взаймы на несколько дней деньги и тем самым спасла ее от угрозы выселения из квартиры.

Расстроенных стариков окружили друзья. В надежде подслушать разговор, подходили поближе и те, что сами были в числе грешников, и, право, это даже святого вывело бы из терпения! Наконец, кто-то притащил Юргиса, и ему тоже рассказали, что случилось. Юргис слушал молча, нахмурив густые черные брови. Порою глаза его загорались, и он оглядывал комнату. Ему, конечно, очень хотелось отделать этих парней кулаками, но он, безусловно, понимал, что ничего этим не достигнет. Даже если он выбросит сейчас кого-нибудь из них на улицу, все равно ни один счет от этого не уменьшится; к тому же начнется скандал, а Юргис хотел сейчас только одного: уйти вместе с Онной, и будь что будет. Поэтому он разжал кулаки и спокойно сказал:

— Дело сделано, слезами горю не поможешь, тетя Эльжбета. — Затем взгляд его упал на Онну, которая стояла рядом, и он увидел ее расширившиеся от ужаса глаза. — Не печалься, маленькая, — тихо сказал он, — беда невелика. Как-нибудь расплатимся. Я буду больше работать.

Он всегда так говорил. Онна привыкла к этим словам и видела в них разрешение всех трудностей. «Я буду больше работать». Так говорил он в Литве в тот раз, когда один чиновник отобрал у него паспорт, а другой арестовал его, как беспаспортного, и оба поделили между собой треть его имущества. Так говорил он и в Нью-Йорке, когда медоточивый агент заманил их к себе в гостиницу, заставил оплатить такой огромный счет и почти силой не давал съехать от него, хотя они и уплатили все сполна. Теперь Юргис в третий раз произнес эти слова, и Онна с облегчением вздохнула; так удивительно хорошо, что у нее есть муж — совсем как у взрослой женщины, — да еще такой большой и сильный муж, который умеет разрешить все затруднения!

Смолкло последнее всхлипывание маленького Себастьянаса, и музыкантам снова напоминают об их обязанностях. Обрядовая пляска возобновляется, но уже почти все протанцевали с невестой, поэтому сбор денег скоро кончается, и опять начинаются беспорядочные танцы. Однако время уже за полночь, и все теперь иначе, чем было. Танцоры медлительны и неповоротливы, многие сильно выпили и давно уже прошли стадию возбуждения. Круг за кругом, час за часом проделывают они одни и те же движения, бессмысленно уставившись в пространство, словно в каком-то трансе. Мужчины тесно прижимают к себе женщин, но в глаза друг другу они уже почти не глядят. Иные пары не желают танцевать и сидят по углам, держась за руки. По комнате, на все натыкаясь, бродят пьяные; некоторые гости собираются в кучки и ноют хором, ни на кого не обращая внимания. Прошло много времени, и теперь особенно заметно, что все пьяны по-разному — особенно молодые люди. Одни, пошатываясь, обнимают друг друга и слезливо бормочут какую-то чушь, другие по пустякам затевают ссоры, лезут в драку, и их приходится разнимать. Толстый полисмен окончательно просыпается и ощупывает свою дубинку. Нужно быть расторопным: если не уследить за этими предутренними драками, они распространяются, как лесной пожар, и тогда приходится вызывать подмогу из участка. Главное, бить без разбора всех дерущихся по головам, а не то этих голов появится столько, что вам уже не разбить ни одной. За бойнями не слишком точно ведется счет разбитым головам, так как люди, которые с утра и до ночи разбивают головы животным, по-видимому, входят во вкус этого занятия и практикуются на своих друзьях, а по временам и на членах своих семей. Как тут не поздравить человечество с тем, что при современных усовершенствованных методах всю невеселую, но необходимую работу по разбиванию голов цивилизованный мир может свалить на немногих!