Эптон Синклер: Джунгли

Он увидел, что за эти двенадцать месяцев в Мясном городке произошла чудесная перемена: у рабочих начали открываться глаза! Во время этих выборов социалисты буквально сметали всех со своего пути, а Скэлли и другие местные «демократы» тщетно ломали себе головы, ища выхода. В самом конце кампании они вспомнили, что забастовка была сорвана с помощью привезенных с Юга негров, и выписали из Южной Каролины особенно «боевого» сенатора, которого прозвали «В подтяжках»: говоря с рабочими, он снимал сюртук и ругался, как последний хулиган. Этот митинг они усиленно рекламировали, но социалисты тоже готовились к нему, и в результате их набралось там около тысячи человек. Сенатор «В подтяжках» около часа выдерживал град их вопросов, а потом удалился сильно не в духе. Конец митинга представлял собой уже обычную стычку между партиями. Юргис, непременно желавший пойти на это собрание, веселился там, как никогда. Он приплясывал и размахивал руками от возбуждения, а в самый разгар споров вырвался от своих друзей, пробрался в проход и сам начал произносить речь! Сенатор как раз заявил, что демократическая партия не прибегает к подкупам и что только республиканцы скупают голоса. И вот тут-то Юргис не своим голосом завопил: «Ложь! Ложь!» Затем он начал рассказывать, откуда он это знает, и объявил, что сам скупал голоса! Он рассказал бы сенатору «В подтяжках» все свои приключения, если бы Гарри Адамс и еще кто-то из его друзей силой не усадили его.

Как только Юргис получил работу, он немедленно отправился к Марии. Она спустилась к нему в переднюю, и он, стоя у дверей с шапкой в руках, сказал:

— Я получил работу, и теперь ты можешь уйти отсюда.

Но Мария только покачала головой. Ей больше ничего не остается, сказала она, потому что никто не возьмет ее на работу. Ей не удастся скрыть свое прошлое — другие девушки пытались, но их всегда изобличали. Дом посещают тысячи мужчин, и рано или поздно она с кем-нибудь из них встретится.

— А кроме того, — добавила Мария, — я больше не могу работать. Я ни на что не годна — я морфинистка. Что бы ты стал делать со мной?

— Разве ты не можешь отвыкнуть? — воскликнул Юргис.

— Нет, — ответила она, — я не отвыкну. Какой смысл об этом говорить? Видно, мне уж оставаться тут до самой смерти. Я только на это и годна.

Другого ответа Юргис не смог от нее добиться. Когда он сказал ей, что не позволит Эльжбете брать у нее деньги, она равнодушно ответила:

— Значит, они пропадут здесь — вот и все.

У нее были опухшие веки и красное оплывшее лицо. Он видел, что его присутствие раздражает ее, что она только и ждет, когда он уйдет. И он ушел, разочарованный и огорченный.

Бедный Юргис был не особенно счастлив в своей домашней жизни. Эльжбета теперь часто хворала, а мальчики были грубы и упрямы — жизнь на улице не пошла им на пользу. Но все-таки он держался за семью, потому что она напоминала ему о былом счастье; участие в социалистическом движении заставляло его забывать о домашних неурядицах. С тех пор как его жизнь была вовлечена в этот мощный поток, то, что раньше составляло смысл его существования, потеряло свое прежнее значение. Его интересы лежали теперь в другой сфере, он жил в мире идей. Внешне его жизнь была обыденна и неинтересна. Он был просто швейцаром при отеле и собирался оставаться им до конца своих дней. Но его внутренняя жизнь была полна и увлекательна. Сколько нового ему предстояло узнать, какие чудеса открыть! Юргис на всю жизнь запомнил день накануне выборов, когда Гарри Адамсу позвонил кто-то из его знакомых и попросил привести к нему Юргиса. Юргис пошел и познакомился с одним из ведущих теоретиков движения.

Приглашение исходило от некоего Фишера, чикагского миллионера, посвятившего свою жизнь улучшению жилищных условий рабочих и поселившегося в самом сердце городских трущоб. Он не принадлежал к партии, хотя и сочувствовал ей. В этот вечер он ожидал гостя, редактора большого журнала на Востоке, писавшего против социализма, но не знавшего толком, что это такое. Миллионер попросил Адамса захватить с собой Юргиса и во время разговора затронуть вопрос о «здоровой пище», которым интересовался редактор.

Молодой Фишер жил в двухэтажном кирпичном доме, грязном и облупившемся снаружи, но очень уютном внутри. Комната, в которой очутился Юргис, была наполовину заставлена книжными шкафами, а на стенах висело много картин, едва различимых в мягком желтоватом свете. Вечер был холодный и дождливый, и поэтому в камине трещали дрова. Когда Адамс и его друг вошли, в комнате было уже семь или восемь человек, и среди них Юргис, к своему смущению, увидел трех дам. Ему никогда еще не приходилось беседовать с такими людьми, и он испытывал мучительную растерянность. Он стоял в дверях, судорожно сжимая в руках шапку и низко кланяясь каждому, с кем его знакомили. Потом, когда его пригласили сесть, он выбрал стул в темном углу и пристроился на краешке, вытирая рукавом вспотевший лоб. Он был в ужасе при мысли, что ему, может быть, придется говорить.