Марсель Пруст - Обретенное время

Итак, не только интерес, пробужденный этой встречей, подтолкнул меня к небольшой лестнице, за несколькими ступенями которой была приоткрыта — из-за жары, наверное, — дверь в небольшой вестибюль. Я сразу понял, что узнать ничего не удастся — стоя в тени на лестнице, я слышал, как спрашивали комнату, но всякий раз ответом было, что все номера заняты. Номера в шпионском гнезде, очевидно, предназначались только своим, и простому моряку, объявившемуся чуть позже, поспешили выдать ключи от комнаты 28. Не будучи замечен в темноте, я разглядывал нескольких солдат и двух рабочих, спокойно болтавших в душном вестибюле, не без претензии украшенном фотографиями женщин из журналов и иллюстрированных обозрений. Они разговаривали едва слышно, причем в патриотическом духе: «Что поделаешь, тут уж как прикажут», — сказал один. «Неа, я-то уверен, меня не убьют», — ответил другой на нерасслышанное мной пожелание; ему, насколько я понял, завтра предстояло отправиться на передовую. «Ну, я так думаю, в двадцать два и только полгода постреляв, это чересчур», — воскликнул он, и в его голосе еще сильней, чем желание долгой жизни, сквозила убежденность, что он рассуждает здраво, словно бы оттого, что ему исполнилось только двадцать два года, у него больше шансов выжить, так как умереть в этом возрасте практически невозможно. «В Париже-то здорово; тут не скажешь, что война, — сказал другой. — Ну что, Жюло, как ты насчет пороха?» — «Само собой, я так хочу туда попасть и накостылять всем этим гнусным бошам». — «А я тебе скажу, Жоффру только бы по женам министров таскаться, остальное ему до фени». — «Хватит уже болтать, — обернувшись к рабочему, автору этой реплики, сказал авиатор, на вид постарше, и добавил: — мой тебе совет: не трещи так на первой линии, пуалю тебя быстро отделают». Банальность этих бесед не побуждала меня слушать их дальше, я думал уже то ли уйти, то ли войти внутрь, когда услышал слова, заставившие меня содрогнуться, не оставившие от моего равнодушия и следа: «Вот дела, патрон-то не вернулся; поди тут пойми, где он сейчас найдет цепи-то». — «Так ведь привязали его уже». — «Да привязать-то привязали, а привяжи меня так, я бы мигом развязался». — «Но замочек-то защелкнулся!» — «Защелкнулся это да, зато легко открывается. Всё дело в том, что слишком короткие цепочки. Ты мне тут объясняешь, а я его вчера всю ночь лупил, все руки у меня были в кровище». — «Тебе его сегодня?» — «Не, не мне, Морису. Но мне завтра, патрон обещал». — Теперь я понял, зачем понадобились крепкие руки моряка. Сюда не пускали мирных буржуа не только потому, что в этом отеле угнездились шпионы. В этом месте сейчас совершится чудовищное преступление, если никто вовремя не предотвратит его и не арестует виновных. Во всем этом, однако, в тихой и грозной ночи, было что-то от сновидения, что-то от сказки, и, воодушевленный гордостью поборника справедливости и сладострастием поэта, я решительно вошел внутрь.

Я слегка прикоснулся к шляпе; присутствующие, не выказав тревоги, более или менее вежливо ответили на мое приветствие. «Скажите, к кому мне обратиться. Мне нужна комната и чтобы принесли воды». — «Подождите минутку, патрон вышел». — «Но ведь шеф наверху», — пробормотал один из собеседников. — «Сказано же тебе: нельзя его беспокоить». — «Полагаете, мне дадут комнату?» — «Да, конечно». — «43‑й, наверное, свободен», — сказал молодой человек, уверенный, что его не убьют, потому что ему двадцать два года. Он слегка подвинулся на диване, освобождая мне место. «Открыли бы окно, что ли, дымища какая!» — сказал авиатор; и действительно, каждый курил трубку или сигарету. «Только закройте ставни, а то запретили светить из-за цеппелинов». — «Не будет больше цеппелинов. В газетах написали, что они уже все попадали». — «Не будет больше, не будет больше, — ты-то что об этом знаешь? Вот посиди, как я, год и три месяца в окопе, сбей свой пятый бошевский самолет, тогда и говори. Не надо верить газетам. Они вчера бомбили Компьень, убило мать с двумя детками». — «Мать с двумя детками!» — с глубоким состраданием и огнем в глазах воскликнул молодой человек, рассчитывавший, что его не убьют; его волевое и искреннее лицо располагало к себе. — «Что-то нет весточки от Жюло-старшего. Его крестная не получала от него писем уже с неделю, а это первый раз он ей так долго не пишет». — «Кто это его крестная?» — «Мадам, у которой клозет чуть ниже Олимпии» [105]. — «Он с ней спит?» — «Что ты такое говоришь? Она дама замужняя, вся такая очень важная. Она ему денег посылает каждую неделю, потому что добрая. О! это шикарная женщина». — «А ты-то его знаешь, старшего Жюло?» — «Знаю ли я его! — пылко ответил молодой человек двадцати двух лет. — Да мы с ним кореша. Таких, как он, на свете не сыскать, и друг хороший — всегда поможет. Да… Вот беда-то, если с ним стряслось чего». — Предложили партию в кости, и молодой человек лихорадочно засуетился; он бросал кости, вытаращив глаза и выкрикивал номера — несложно было догадаться, что у него темперамент игрока. Я не расслышал, что ему сказали, но он воскликнул с досадой: «Жюло — кот? Это говорят, что кот. Да какой он к черту кот! я сам видел, как он своей бабе платил — да, видел. То есть я не говорю, что Жанна Алжирка ему совсем ничего не давала, но она ему не давала больше пяти франков, а она баба была при борделе и получала по пятьдесят франков что ни день. Брать по пять франков, так это надо быть полным дураком. И теперь, как она на фронте, жизнь у нее тяжелая, согласен, но она получает сколько хочет, и не посылает она ему ничего. Жюло — кот? Много таких, кого можно назвать котами, если так посмотреть. Он не то что не кот, он простофиля самый натуральный». Старший, по-видимому по возрасту, обязанный патроном блюсти некоторую воздержанность, возвращаясь из уборной, слышал только конец разговора. Он не сдержался и бросил на меня взгляд, и был явно недоволен тем, какое впечатление могла произвести эта беседа. Не обращаясь непосредственно к двадцатидвухлетнему молодому человеку, намеревавшемуся, по-видимому, изложить теорию продажной любви, он сказал как бы вообще: «Вы разговариваете слишком громко, окно открыто, а некоторые люди в это время спят. Что, неясно? Если патрон сейчас вернется, вам не поздоровится».