Кнут Гамсун - А жизнь продолжается

— За бумагу — отдельно, — сказал Хольм, вручая ему десять крон.

Давидсен принялся рыться в карманах:

— Только я не могу… у меня нет мелочи…

А Хольм уже бодро вышагивал по дороге в Рутен, к Гине и Карелу.

Несомненно, если Гордон Тидеманн в чем-то и понимал толк, так это в бухгалтерии.

Получив на следующий день выписку из своего счета, он имел немалый повод торжествовать: сальдо сократилось более чем вполовину и составляло теперь двадцать четыре тысячи — включая десять тысяч, взятые в кредит им самим! Громадный долг его отца уменьшился, таким образом, от шестидесяти до двенадцати тысяч, плюс две тысячи процентов!

Выписку сопровождало краткое пояснение: несуразная ошибка проистекла из неверных записей многолетней давности в двух счетах покойного г-на Теодора Йенсена. С уважением, Сегельфосский сберегательный банк, Й. К. Петтерсен.

Гордон Тидеманн зловеще хмыкнул:

— Он вернет мне и эти двенадцать тысяч, с процентами! Со мной шутки плохи! Я покажу этому… этому… — Он хотел сказать: Чубуку, но истинный джентльмен даже наедине, в своей конторе, не назовет человека Чубуком. Такое недопустимо. — Надо подумать, не заявить ли на него, — произнес он. Это прозвучало гораздо пристойнее.

Он отправил рассыльного мальчика с письмом к бывшему директору банка: «Когда Вы будете в наших краях, я бы просил позволения поговорить с Вами!»

Тот не замедлил прийти. Йонсен, учитель на пенсии, был из местных и знал округ как свои пять пальцев, будучи уже в преклонных летах, он все еще состоял членом правления банка. Консул извинился за то, что побеспокоил его, и рассказал, что с ним приключилось в сберегательном банке.

Йонсен покачал головой и дал ему понять, что Петтерсен мало с кем церемонится. На последнем заседании правления он настаивал, чтобы Карела из Рутена объявили несостоятельным должником и продали его усадьбу с аукциона.

— Карел задолжал и у меня в лавке, и что с того!

— Нет, Петтерсен не стесняется никакими средствами. Он слишком жаден.

— Пусть держится от меня подальше! — сказал консул. — Послушайте, Йонсен, я, собственно, хотел спросить вас вот о чем: вы не припомните, задолжал ли мой отец что-нибудь Сегельфосскому банку, перед тем как умер?

— Нет, нет, — ответил Йонсен, усмехнувшись такому вопросу. — Нет, он был не из тех, кто мог кому-то задолжать, наоборот, он был среди нас самый могущественный человек и помогал нуждающимся.

— Как же тогда адвокат Петтерсен заносит на его счет долг в шестьдесят тысяч? А потом уменьшает его до двенадцати тысяч? Как вообще он мог превратить отца в должника?

Йонсен снова покачал седой головой и сказал:

— Не понимаю. Может статься, он обнаружил ошибки в записях моего времени. Я не могу этого исключить, пока не погляжу сам. Но в любом случае, когда ваш отец умер, он ничего не был должен. И никогда не был должен, наоборот, со временем он собрал большой капитал. Это я заверяю клятвенно.

— Спасибо! Вы меня порадовали! — Консул взял с конторки маленькую тетрадочку и сказал: — Это старая сберегательная книжка отца. Здесь есть несколько записей, о которых я хотел бы узнать, если вы сочтете возможным со мной поделиться. Эти записи, как ни странно, были сделаны не кассиром, а моим отцом.

Йонсен виновато хмыкнул:

— Ах это! Это небольшое отклонение от правил, да только мы не придавали этому значения. Когда люди приходили вкладывать деньги, а сберегательной книжки у них с собой не было, тогда они сами делали отметку. Все мы друг друга знали, никто никого не обманывал, все велось по-честному. Сейчас, конечно, такое невозможно. Так что это за записи?

— А вот: семь с половиной тысяч крон «под условную расписку», и чуть ниже — четыре с половиной тысячи «под условную расписку».

— Что же, — сказал Йонсен, — это я могу объяснить.

— Можете?

— Да, да, тут все правильно. Он передал мне деньги, а я положил их на его счет и пометил карандашом, как обычно: «Условная расписка».

— Так это происходило не в самом банке?

— Нет, это было в усадьбе, Сегельфосской усадьбе, на собрании правления.

— Ах! — с облегчением вздохнул консул. — Все понятно, он сам приводил эту книжку в ажур у себя в конторе.

Йонсен:

— Да, все это истинная правда. Я хорошо помню оба эти раза, ему тогда повезло с уловами, и он заработал большие деньги. Мы оба сидели в правлении, он, правда, председатель, а я простой член, но так как я работал в банке и был учителем и все такое, он маленько ко мне прислушивался и доверял мне. «Возьми, — говорит, — эти деньги и вложи за меня, чтоб уже с этим разделаться!» Когда я захотел выдать ему квитанцию, он сказал, что это не обязательно, но оба раза я расписался на бумаге, все ж таки это довольно крупные суммы. Ну а если суммы были маленькие, то никаких квитков я не выдавал. Люди передавали мне деньги около церкви или просто на улице, к примеру, в счет процентов или погашения небольшого займа, и тогда я просто помечал карандашом: «Устная расписка». Так это тогда делалось, и никогда я не слышал, чтобы кто жаловался, наоборот, все говорили спасибо.