Кнут Гамсун - А жизнь продолжается

Однако выстрелы производят прямо противоположное действие, потасовка приостанавливается. Август вопит что есть мочи, но это не помогает; поглядев в его сторону, рабочие узнают своего десятника и принимают выстрелы за предупреждение, значит, надо кончать. Не желает сдаваться лишь Боллеман, лицо у него все еще сохраняет свирепое выражение, он вскидывает ногу и поражает противника, но, метя слишком высоко, вместо паха попадает ему в живот — и сам кубарем летит на землю. Толстяк Боллеман нализался.

Все стихает.

Август сокрушен, такого ему видеть еще не доводилось, при том что он столько странствовал по свету.

— Будь я помоложе, я бы вам показал! — повторяет он снова и снова.

Хлебнув раз-другой из бутылки, он переводит дух. И говорит:

— Вон они, стоят, воображают себя невесть какими героями, бились, мол, не на жизнь, а на смерть. А что ж на земле-то никто не валяется! Эх, будь я на вашем месте!

Он отставляет руку и смотрит, сколько осталось в бутылке, а так как осталось всего ничего, меньше четверти, то он допивает водку, целиком поглощенный своими мыслями.

Лицо у него опять начинает блекнуть, губы синеют. Поднеся в очередной раз бутылку ко рту, он спохватывается и, желая от нее избавиться, протягивает Йорну Матильдесену. Йорн повторяет, что это не его бутылка, а Боллемана, тот дал ему ее подержать. Август покачал на это головой и громко рассмеялся, он сунул бутылку Йорну — он не собирается больше пить, не выпьет ни одной капли. Но мысли его все еще занимала драка, он честил рабочих на все лады, вконец расстроившись, он всплакнул над самим собой и сказал подавленно:

— Нет, будь я помоложе…

Потом что-то невнятно пробормотал, точно спьяну.

И медленно осел наземь…

Может, это и спасло Августа — что он выдул целую бутылку водки и его отвели домой и уложили в постель. Его сестры по крещению, Блонда и Стина, всю ночь кутали его в шерстяные одеяла и обкладывали грелками, он основательно пропотел и проспал пятнадцать часов подряд.

Зайдя в один прекрасный день к фру почтмейстерше, аптекарь Хольм отвесил поклон и сказал:

— Спасибо, у меня все в порядке. А у вас?

Та, глядя на него, рассмеялась и ответила:

— Вам бы все паясничать!

Хольм:

— Виноват! Я это сказал, чтобы отвести от себя ваш гнев, потому что я вас так долго не навещал. Только это враки, что у меня все в порядке. А как у вас?

Фру Хаген бросила на него пристальный взгляд:

— Ясно, вы опять заглянули к Вендту в гостиницу и подзаправились.

— Не очень, а так, самую малость. Но на меня столько всего свалилось. Например, я до сих пор не могу избавиться от вдовы Сольмунна, будь она неладна.

— Вдовы Сольмунна? — задумчиво переспрашивает фру Хаген и покачивает головой.

— Ну которую я вынужден был перевести на пособие, потому что не мог прокормить ее с детьми.

— И что же с ней такое?

— А вот что. Прогуливаюсь я этак невинно и беспечно по Северному селению. Вдруг откуда ни возьмись — вдова. Подкараулила меня и давай ломать руки и утирать слезы: не могу ли я ей помочь, если б я только знал, как она нуждается! С того дня я в Северное — ни ногой. Есть в нем что-то такое зловещее, вам не кажется? Печать убожества. Куда приятнее гулять по Южному, правда ведь? Там не так печально и мрачно.

— А разве вы не прогуливаетесь по новой горной дороге? — спрашивает фру Хаген.

Хольм на миг растерялся.

— Я говорю сейчас о Южном селении. Если выбирать из двух, я предпочитаю Южное. Там я спокойно брожу, там не живет вдова Сольмунна, а по вечерам, возвращаясь домой, я слышу божественный голос Гины, которая кличет с горы свое стадо.

— Мне так и не довелось услышать, как она его кличет.

— Ну а сегодня вдова Сольмунна притащилась ко мне в аптеку, — продолжал Хольм. — В аптеку! Почему я к вам и пришел. Она, дескать, погрязла в бедности и не знает, как быть, и все по вине властей. Не то чтобы они с детьми помирали с голоду: кое-какую еду они получают, а также немножко кофе, и патоку, и соль, и тимьян. Иной раз им удается выпросить позволение пройти в кино без билета. Но вот с одеждой обстоит намного хуже: ни обуви, ни нижнего белья, а с постельным — так и совсем беда. Она задрала подол и показала мне, что, кроме тонкого ситцевого платьишка, на ней ничего нету, а еще предложила пойти к ней домой поглядеть на их простыни, правда, прибавила, что ей даже стыдно меня об этом просить. «Да разве я в этом что понимаю!» — «Нет-нет, вы все понимаете!» Как бы там ни было, а я должен был идти с ней к властям. Но и то сказать, она шла в своем ситчике и стучала зубами от холода, день-то сегодня прохладный. Только ушли мы с пустыми руками. Белье, постельное белье? И речи быть не может! И вообще, ее бедность не настолько уж вопиющая, поэтому чиновник лишь покачал головой и ничего не дал.