— А ну, скорее откройте дверь!
Крючок сбоку накрепко запирал дверь. Пэт с трудом снял его перочинным ножом, и сразу откинулась вся передняя стенка домика, и можно было одновременно видеть и гостиную, и столовую, и кухню, и две спальни. Вот так и должен открываться дом! Почему не все дома так открываются? Это было бы гораздо интереснее, чем входить через дверь в мрачную переднюю, где рядом с вешалкой валяются два зонтика. Вот так — не правда ли? — хотелось бы вам увидеть каждый дом, в который вы собираетесь войти. Быть может, Бог именно так и открывает дома, когда вместе с ангелом тихо обходит их дозором в глухую полночь…
— Ой! — Дети Бернел даже застонали от восторга.
Они просто изнемогали — до того чудесен был этот дом. Никогда в жизни они не видели ничего подобного. Все комнаты оклеены обоями. На обоях нарисованы настоящие картины, обведенные золотыми рамами. Полы во всех комнатах, кроме кухни, устланы красными коврами; в гостиной стоят красные плюшевые кресла, в столовой — зеленые; столы, кровати с настоящими простынями и одеялами, колыбелька, плита, кухонные полки с крохотными тарелочками и большим кувшином. Но больше всего понравилась Кези — до невозможности понравилась! — маленькая лампа. Она стояла посреди стола в столовой — прелестная янтарная лампочка с белым абажуром. Она даже была чем-то наполнена, хоть возьми и зажигай, но, конечно, ее нельзя было зажигать. Все же внутри было что-то похожее на керосин — оно переливалось, когда трясли лампочку.
Куклы — отец и мать, — неподвижно развалившиеся в креслах гостиной, словно они там упали в обморок, и двое детей, спавшие наверху в спальне, были слишком уж велики для кукольного домика. Казалось даже, что они здесь некстати. Но лампочка была просто чудо! Она как будто улыбалась Кези, как будто она хотела сказать: «Я здесь живу». Лампочка была как настоящая.
На следующее утро девочки Бернел не шли, а летели в школу. Они жаждали поскорей, еще до звонка, рассказать всем о кукольном домике, описать его, пожалуй, даже прихвастнуть им.
— Рассказывать буду я, — заявила Изабел, — потому что я самая старшая. А вы можете потом добавить. Но начать должна я.
Против этого нечего было возразить. Изабел любила командовать, она всегда была права, а Лотти и Кези слишком хорошо знали, какую власть дает старшинство. Они молча шли по обочине, густо поросшей лютиками.
— И я сама выберу, кто первый придет к нам посмотреть домик. Мама сказала, что можно.
Изабел условилась с матерью, что, пока кукольный домик находится во дворе, она может приводить подруг — по две сразу, — чтобы те им полюбовались. Не оставлять их, конечно, к чаю и не носиться с ними повсюду, — пусть тихо стоят во дворе и смотрят, пока Изабел показывает красоты кукольного домика, а Кези и Лотти улыбаются с довольным видом.
Но, как они ни спешили, к тому времени, когда они подошли к просмоленной ограде вокруг спортивной площадки для мальчиков, задребезжал звонок. Только они успели сорвать шляпки и стать в шеренгу, как началась перекличка. Не беда! Изабел вознаградила себя тем, что очень важничала и, прикрывая рот рукой, таинственно шептала соседкам:
— На перемене что-то расскажу!
Прозвучал звонок на перемену, и Изабел окружили ученицы. Одноклассницы чуть не дрались за право ходить с ней обнявшись, льстиво ей улыбаться, считаться ее лучшими подругами. Она сидела, как настоящая королева, под огромными соснами на краю спортивной площадки. Толкаясь, хихикая и наседая друг на друга, теснились вокруг нее школьницы. И только две девочки держались в стороне — они всегда держались вдали от других — девочки Келвей. Они хорошо знали, что им нельзя даже близко подходить к девочкам Бернел.
Школа, которую посещали Изабел, Кези и Лотти, была, по мнению их родителей, совсем для них неподходящей. Но выбора не было. Другой школы не существовало на целые мили вокруг. И поэтому всем детям, жившим по соседству, — девочкам судьи, дочерям доктора, детям лавочника и молочника — приходилось учиться и играть вместе. К тому же еще школу посещали грубые, дерзкие мальчишки, их было не меньше, чем девочек. Но где-то необходимо было провести границу. И ее провели перед девочками Келвей. Многим детям, включая и детей Бернел, не разрешалось даже разговаривать с ними. Они проходили мимо девочек Келвей, гордо вскинув головы, и так как они задавали тон, то девочек Келвей начали избегать все. Даже у учительницы был особенный голос для них и особенная улыбка для других детей, когда Лил Келвей подходила к столу с букетом постыдно невзрачных полевых цветов.
Читать дальше