Анастасия Цветаева - AMOR

Все разошлись. Ника впервые после праздничных дней была в бюро одна с Морицем. Заговорила она:

– Я задам вам вопрос, – ответите, если захотите. Я давно наблюдаю вас. О вас столько мнений… Я знаю вас только в деловой обстановке. В праздники я увидела ваше Другое лицо. Как вы о себе думаете: в вас два человека, да?

– Два человека в каждом… – он отвечал рассеянно.

– Да, но так резко… знаете ли вы, что вы бываете так грубы на работе, что это… трудно перенести?

– Знаю, – сказал Мориц, медленно шагая по доскам пола, глядя себе под ноги, руки в карманах, – я много в жизни терпел за это. Но это уже нельзя изменить!

– Но почему? (Настойчиво, вложив в это слово больше, чем оно могло вместить. Но оно сумело: вместило.)

– Видите ли, это издалека начинается. Чтобы это понять, надо знать, какой я на деле, в так называемой (голос застенчиво дрогнул) – глубине. Почему я в себе это выработал. В юности отлично учился, раньше других овладел предметом и был, может быть, любимцем в семье (я был довольно красивый мальчик), но мне – мне пришлось очень рано узнать жизнь…

Он стоял и покачивался на носках, так же хмуро глядя в пол, но голос хмур не был, и эта поза его у самого порога комнаты была остроаллегорична: слушающей его до боли понятно это – он качается между желанием говорить и желанием замолчать (шаг к ней или – от нее), и, сжав себя, затаив дыхание, она следила, что же будет сейчас?

Тень резко обводила его худое лицо. "Он похож на раненого оленя…" – сказала она себе.

– Вот есть один факт, имевший громаднейшее значение в моей жизни, – сказал он и, позабыв качаться, ступил полным шагом в комнату, изменив ритму, – мне было девять лет тогда, но этот день я помню, точно вчера!

И он пошел ходить, шагом обводя слово. Никино сердце билось, оно мешало слушать: человек шагнул – к ней!

– Моя мать происходила из богатой и знатной польской семьи, и родные её не могли примириться с тем, что она вышла замуж за бедного человека. В девять лет я очутился в доме родных матери, и они не стеснялись меня. Я это понял сразу, и вместо того чтобы оробеть, как это, может быть, случилось бы с ребенком другого типа, – я затаил в себе обиду и стал – на годы и годы – в защитную позу. Они старались меня обласкать, задарить, были самые чудесные, редкие лакомства. Я не притронулся ни к чему. И с этого дня перестал быть – ребенком. И я дал себе слово, что я буду богат и знатен. Знатнее их! Я чувствовал в себе незаурядные силы, я только не туда направлял их. Я чувствую их и сейчас. Не позволяю себе терять надежды. Я люблю строительство, читал лекции, много отдал театру, мог бы стать литературным и – особенно – театральным критиком. Математика всегда давалась мне с исключительной легкостью. Я наслаждался, изучая языки. Иногда мне кажется, что я мог бы быть кем‑то… действительно большого масштаба. Когда я читаю историю, следя за ходом событий, как они кристаллизировались в период их воплощения – как человек, их учитывал и направлял… Свойство ли это ума или склад характера, но жил я всего полней – на работе, в организации её, и чем больше масштаб, тем мне в ней было легче и лучше. Так – годы. До краха.

Движимая все тем же грустным любопытством, она решила спросить его, чтобы – увидеть, как он ответит.

– А что вас увело от решения стать богатым и знатным?

– Фронт. И народ. И те революционные настроения, которые царили там ещё во время войны. Вас удовлетворяет, миледи, мой ответ на ваш вопрос?

Но она не была настроена сдаться. Она отвела его тон движением своей рапиры: просто не расслышав вопрос.

– Понимаю. Самозащита стала вашей второй жизнью. Вы спасли себя от страданий. Ну, а что вы их причиняете – страдания вокруг, – это вы знаете?

Оленя – уже не было. Вполне владеющий собой человек, четкий, сомкнутый. Его поднятое чуть резкое лицо было ещё задумчиво, но уже гордо: это был конец аудиенции.

– Знаю, – ответил он, – но едва ли это можно изменить!

Стук в дверь: "На поверку!"

ГЛАВА 7

МАЛЬЧИКИ НА ЦАРСКОЙ ВОЙНЕ.

ПЕРВАЯ СЕДИНА МОРИЦА

– На войне, мальчиком, – я испытал много! – Мориц пошел наискось по комнате, все держа руки в карманах, но уже глядя себе не под ноги, – а – через стены – вдаль… – Там я впервые увидел – смерть. Много страшного я там видел, в царскую войну. В это время я был полон воинственного и военного энтузиазма, то есть таким я пошел на войну, сбежав из семьи: я был патриотом. (Кто‑то шел по мосткам под окнами, и Нике показалось, что и он, как она, прислушался – не войдут ли в дом. Нет, мимо.)